Сахелм ничего не ответил, и Дьюи продолжила свой путь по огородам. Он смотрел, как она пробирается сквозь заросли олеандра к дому Шамши. Кто-то на верхнем балконе дома вытряхивал одеяла и развешивал их на перилах для проветривания. День уже наливался жарой. На огородах повсюду виднелись желтые цветы кабачков и помидоров, а цветы баклажанов были просто прекрасны. Сахелм со вчерашнего дня, когда его угостили листьями салата с лимоном, ничего больше не ел, и голова у него слегка кружилась. Вдруг он почувствовал, что находится одновременно как бы в двух различных местах: один «он» стоял среди цветущих кабачков, а другой – находился на склоне неведомого холма и беседовал с какой-то женщиной, одетой в белое. И женщина эта сказала ему:

– Я Уэтт.

– Нет, ты не Уэтт.

– А кто же я тогда?

– Этого я не знаю.

Женщина засмеялась, закружилась, закрутилась волчком. И голова у Сахелма тоже пошла кругом. А потом он снова весь очутился в одном месте – почему-то стоял на четвереньках между кустами помидоров. Какая-то женщина стояла с ним рядом и что-то ему говорила.

Он сказал:

– Так, значит, ты Уэтт!

– Ты это о чем? – спросила его женщина. – Ты идти-то можешь? Давай-ка уходи поскорей с солнца. Может, ты слишком долго постился? – Она помогла ему подняться, а потом, поддерживая за плечи, отвела в тень, под навес, где были сложены сетки для сушки трав и фруктов – здесь начинались виноградники Педодукса. Она легонько подтолкнула его, чтобы он сел. – Ну что, не лучше тебе? – спросила она. – Я помидоры собирать пошла, вижу, ты там с кем-то разговариваешь, а потом ты упал. С кем это ты там разговаривал, а?

– А ты кого-нибудь видела? – спросил он.

– Не знаю. Кусты такие густые, что мне плохо видно было. Вроде бы там какая-то женщина была.

– А в чем она была, просто в белом платье или из некрашеного полотна?

– Не знаю. Я здешних людей вообще плохо знаю, – сказала женщина. – Она была стройная, сильная, молодая, с очень длинными волосами, заплетенными в косы, и в свободной белой рубахе, перепоясанной тканым разноцветным поясом; в руках у нее была корзинка.

– Да, я постился, – сказал Сахелм, – чтобы войти в транс. Наверно, мне надо теперь пойти домой и отдохнуть немного.

– Сперва съешь что-нибудь, – сказала ему молодая женщина. Она отошла в сторонку и сорвала несколько слив и желтых грушевидных помидоров. Она принесла все это Сахелму и проследила, чтобы он поел. Ел он очень медленно.

– Ух, какие сочные, – сказал он.

– Ты очень ослаб, – сказала она. – Тебе нужно поесть как следует, так что съешь все – это плоды твоих садов, поданные тебе чужестранкой. – Когда Сахелм покончил с едой, женщина спросила: – А в каком доме ты живешь?

– В доме Меж Садов, – ответил он. – А ты живешь в доме Шамши, вон там. Вместе с Камеданом.

– Больше нет, – сказала она. – Ну а теперь давай-ка вставай. Покажи мне, где стоит твой дом, что расположен между садами, и я тебя туда провожу. – Она проводила его к дому, поднялась по лестнице на второй этаж, вошла в ту комнату, где он жил, расстелила ему постель и велела: – А теперь ложись. – И как только он повернулся, чтобы лечь, она тут же ушла.

Выйдя из дома, женщина увидела какого-то мужчину, который спускался в Телину между Холмами Телори по тропинке вдоль ручья, и шел он с «охотничьей» стороны, неся на плече убитого оленя. Она поздоровалась с ним.

– Хейя, гость, идущий из Правой Руки, к тебе мое слово и моя благодарность! Здравствуй же, Охотник из Телины!

– Здравствуй, Танцовщица из Ваквахи! – откликнулся он.

Она некоторое время шла с ним рядом.

– Очень красивый он, этот олень из Дома Синей Глины, что отдал себя тебе. Ты своими песнями, должно быть, хорошо убеждать умеешь. Расскажи-ка мне, как у тебя охота прошла.

Модона рассмеялся:

– Я вижу, ты понимаешь, что в охоте главное – рассказать о ней. Ну так вот, поднялся я на Ключ-Гору засветло и заночевал в одной охотничьей хижине, которую хорошо знаю, очень укромное местечко. На следующий день я выследил оленей. Я приметил, какая олениха ходит с двумя самцами, какая – с одним, а какая с самцом и годовалым теленком. Я видел, где они встречаются и собираются и как ведут себя олени-самцы, когда остаются одни. Я выбрал вот этого остророгого олешка и решил ему спеть и уже начал петь про себя, но в сумерках он сам явился ко мне и умер от моей стрелы. Я спал рядом со смертью, и в утренних сумерках ко мне подошел койот, который тоже пел. Теперь я несу этого мертвого оленя в хейимас; им там нужны оленьи копыта для Танца Воды, а шкура пойдет Дубильщикам, а мясо старым женщинам из моего дома, чтобы они его навялили впрок, а рога… Может, тебе нужны эти рога для твоего танца?

– Нет, рога мне не нужны. Отдай их своей жене!

– Такого существа на белом свете нет, – заявил Модона.

Запах крови, мяса и шерсти убитого животного был острым и сладким. Голова оленя покачивалась совсем близко от плеча танцовщицы, в такт шагам Модоны. Семена травы и засохшие стебельки прилипли к открытому оленьему глазу. Заметив это, танцовщица мигнула и протерла свои глаза. Потом сказала:

– Откуда ты узнал, что я из Ваквахи?

– Я уже видел, как ты танцуешь.

– Но только не в Телине!

– Может, и не здесь.

– Может, в Чукулмасе?

– Может быть.

Она засмеялась и сказала:

– А может быть, в Кастохе? А может быть, в Ваквахе? А может быть, в Абаба-бадаба-не? Ну, так или иначе, а сегодня вечером ты сможешь увидеть, как я буду танцевать в Телине. Какие все-таки странные мужчины у вас здесь!

– Что же они такого сделали, что заставили тебя так думать про них?

– Один из них видит, что я танцую, когда я вовсе не танцую, другой не видит, что я танцую, когда я исполняю танец.