Этот последний, целой головой превышавший спинку кресла, сильный и с надменным лицом, был типичный представитель дворянина старого времени, храброго в битве и величавого в гостиной замка. На голове его вились природные локоны белокурых волос и оттеняли прекрасное бледное лицо, на котором темнели небольшие усы; маленькие губы, сжатые в ироническую улыбку, говорили о чувственности их владельца; когда они раскрывались, можно было заметить два ряда мелких и белых как жемчуг зубов. Нос у дворянина был орлиный, лоб высокий, глаза большие, светло-голубые, и они, когда он пристально смотрел, казалось, бросали пламя.

Общее строение фигуры этого человека производило впечатление красоты и величия, действовавших на наблюдателя чрезвычайно сильно. Когда его взгляд останавливался на каком-нибудь предмете, казалось, он просто оковывал его; но влияние дивных глаз могло только увеличиться в случае, если бы нежное чувство уменьшило несколько резкость и быстроту сияющего взора. Таково было первое впечатление. Более пристальное изучение этого почти сияющего своей красотой лица поражало наблюдателя открытием других, уже зловещих, признаков. Брови красавца, хотя и чрезвычайно правильно очерченные, соединялись — признак запальчивости характера; губы, постоянно сжатые, говорили о жестокости, а голубые глаза — эти сладкие ласковые глаза порой бросали такие косые изменчивые взоры, что в совершенстве напоминали стрелы классического бога Порта.

Описанный нами дворянин был не кто иной, как сам граф Каспар д'Эспиншаль, владетель замка Мессиак. Человек, державший в руках Библию, исправлял должность капеллана, а старик, чистивший оружие, был интендант замка. Капеллана звали дон Клавдий Гобелет, а интенданта — Мальсен.

Говорили они между собой о празднике, что должен состояться в Клермон-Ферране по случаю назначения губернатором князя де Булльона; на этот праздник было приглашено все дворянство Савойи.

Мальсен кончил чистить оружие. Граф Каспар д'Эспиншаль по поводу праздника не желал пропустить случая по-военному засвидетельствовать свое уважение новому губернатору провинции, родственнику знаменитого Тюреня.

— Какая тяжелая служба, — ворчал капеллан, зевая во весь рот, — придется проехать двадцать миль по дорогам, исполненным выбоин, камней и песку.

— Ваше преподобие сядет в мою карету. Я не хочу, чтобы его святость ради меня терпела такое неудобство, — ответил граф.

Дон Клавдий Гобелет поклонился и посмотрел в Библию.

— На чем это мы остановились, ваше сиятельство?

— Вы, кажется, читали мне жизнеописание царя Соломона.

— Гм! Это чтение не очень назидательно. Царь Соломон имел столько жен и любовниц…

— Ничего не значит. Продолжайте читать. Я надеюсь, жизнеописание Соломона сделает ваше преподобие снисходительным судьей к тем из ваших духовных детей, которым часто случается совершать проступки, однородные с грехами этого иудейского государя.

Дон Клавдий-Гобелет с ужасом в хитрых глазах посмотрел на графа.

— Неужели вы, граф, собираетесь отворить дверь замка такому количеству женщин?

— А почему бы и не отворить?

— Неисправимый! О! Боже мой! Предупреждаю: в этом замке количеству дам, равному числу жен Соломона, непременно было бы тесно. О! Граф, умоляю вас, оставьте все эти ваши ужасные поступки, из-за которых вы нажили себе уже столько врагов.

— Отречься от женщин! Да вы с ума сошли, почтенный монах!

— В таком случае — женитесь.

Граф громко расхохотался:

— Мне советуешь жениться! А знаешь ли ты такое четверостишие:

— Эти стихи полны соблазна. Разумеется, я их не знаю. Но если Бог дозволит мне когда-нибудь достигнуть звания официала при клермонском епископе, я тогда велю повесить дерзких, решающихся писать подобные стихи.

— Советую вам успокоиться, преподобный отец! Большое волнение может причинить апоплексический удар.

Слова эти, полные иронии, повлияли на разгоряченного монаха как ведро холодной воды; он мгновенно успокоился.

— Правда, правда! — шептал он. — Меня все доктора уверяют, что я иначе не умру, как от апоплексического удара. А между тем, я веду жизнь самую примерную, самую умеренную. Не правда ли, Мальсен?

— Ваше преподобие правду говорите: вы пьете мало, а едите еще меньше, — ответил интендант.

— Вы слышите, граф! Вы слышите, что говорит о моей умеренности Мальсен! Апоплексический удар, постоянно угрожающий выключить меня из числа живущих, не есть следствие моей жизни, а только кара Господа, которую я и посвящаю во славу Ему и молю, пусть ради моих невинных страданий Он простит вам ваши небольшие случайные прегрешения.

Последние слова произнесены были таким странным носовым голосом, что Мальсен отвернулся, чтобы скрыть смех, а граф снова разразился громким хохотом. Капеллан, наверное, рассердился бы на такую профанацию, но не имел времени: две великолепные гончие собаки, лежавшие у ног Каспара д'Эспиншаля, вдруг поднялись и принялись лаять.