В замке все давно уже спали. В эту ночь — вещь удивительная — не было видно огня даже в отдельном домике возле замка, домике, в котором, как мы уже описывали, трое достойных друзей, Мальсен, дон Клавдий-Гобелет и Бигон совершали свои обычные ночные вакханалии. Помещение это, после отъезда Бигона, сделалось собственностью капеллана и интенданта, уплативших Бигону отступного сорок пистолей; им теперь заведовала прежняя Мамртинка.

Каспар д'Эспиншаль обошел вокруг весь замок и приблизился к месту, возле которого некогда Ланген и Шандор условливались о месте засады, имевшей такой печальный исход для одного из заговорщиков.

В этом месте братья через калитку проникли на двор замка. Везде была полнейшая тишина. Только на первом этаже, сквозь дверные щели одной комнаты пробивался свет. Граф приложил глаз к замочной скважине и понял, что это была комната пажа. Рауль сидел в дубовом кресле, наклонившись над столом, и писал. Вокруг стояли разные баночки и склянки. Виден был только профиль работающего юноши. Теперь, в первый раз, Каспар д'Эспиншаль нашел, что серьезные черты лица Рауля прекрасны и благородны. Высокий и хорошо развитый лоб, нежные и выразительные голубые глаза. А красные, как кармин, губы, казалось, сотворены для страстных поцелуев.

Граф Каспар д'Эспиншаль задрожал от ревности и негодования.

— Посмотри! — сказал он своему брату.

Эвлогий заглянул в скважину и ответил:

— Красивый юноша!

— Ты находишь? — Граф заскрипел зубами.

Вдруг он с силой толкнул дверь и явился перед Раулем. Тот вскрикнул от удивления.

— Вы еще не спите так поздно! — сурово произнес граф.

Паж в смущении прошептал какое-то извинение и хотел спрятать листок бумаги, на котором писал.

— Это, вероятно, стишки для вашей богини! — иронически произнес Каспар д'Эспиншаль.

— Граф! — придя в себя, серьезно ответил Рауль. — Что я делаю, касается только меня одного, и я никому не давал права следить за собой.

— Ого! Вы, вероятно, забыли, что находитесь в числе моих слуг.

Презрительный тон возмутил юношу. Глаза его заискрились гневом.

— Я?! Ваш слуга?!

— Да, вы служите мне или, вернее, состоите пажом моей жены.

Очи Рауля, казалось, искали оружия. Но он скоро овладел собой и произнес спокойно:

— Вы правы. Я паж вашей жены.

Каспар д'Эспиншаль был поражен. Неужели Рауль трус, трус более подлый, чем те, которые, еще не видя опасности, убегают с поля битвы.

— Извольте отдать мне ваши стишки! — произнес он. — Они написаны, вероятно, так вдохновенно, что я сделаю угодное вам: я сам вручу их графине.

— Моя родственница графиня не получает от меня стихов, — хладнокровно ответил Рауль, — написанные теперь не относятся ни к кому, и я их сохраню для себя.

Граф в слепом бешенстве обнажил кинжал и крикнул:

— Отдадите вы стихи мне?

— Можете их отнять, но добровольно не отдам, — был ответ Рауля, и он скрестил на груди руки.

Как дворянин, Каспар д'Эспиншаль понял, что зашел слишком далеко и потому, сдерживая гнев, произнес, собираясь уйти:

— Вы правы, Рауль де Легард! Извините меня.

— Постойте! — остановил его Рауль. — Вот мои стихи, получите их.

Улыбка появилась на губах Каспара д'Эспиншаля, и он почти равнодушно прочел поданные ему стихи. Это были безыскусственные, из сердца выливающиеся звуки, которые если и говорили о любви, то о любви мистической, идеальной, чуждой всякой действительности.

— Клянусь честью! — воскликнул граф, возвращая листок. — Надо отдать справедливость: это истинная поэзия в силу того, что в стихах нет ни смысла, ни склада.

Оставив комнату Рауля, он обратился к Эвлогию с вопросом:

— Что ты об этом думаешь?

Дикий только пожал плечами и ничего не ответил.

В Клермоне вечером после описанной нами ночной сцены в мессиакском замке, в собственном доме, барон де Кансллак сидел в удобном кресле и в раздумье перебирал собственные пальцы. Он был не в духе. Происходило это оттого, что скверная погода с самого утра не позволяла даже приставам суда выглянуть на улицу, не только дворянину, как выражался барон. Буря усиливалась. Дождь, вихрь, снег и град обещали не переставать ни на минуту во всю ночь.

Ставни стучали под ветром, стекла дрожали в рамах, все говорило о приближении зимы, и все было печально и стонало, точно живое.

Перебирая пальцы, Канеллак проклинал погоду, из-за которой он вынужден сидеть дома. Вдруг ему показалось, что кто-то тихонько отворил входную дверь. Подняв глаза, он увидел перед собой высокого человека в плаще, с которого лилась потоками дождевая вода. Сбросив плащ на близ стоявшее кресло, незнакомец оказался в одежде из звериных кож, совершенно изношенных от долгого употребления.