Шрифт:
Докладываем ему: так, мол, и так.
Ничего умного он не присоветовал, велел убираться подальше.
Только он отошел от нас, гляжу — конный полицейский к нам скачет.
Говорю Ощадалу:
— За нами полиция гонится.
Он оглянулся, и откуда что взялось: живо ноги в руки, и удирать. Хромает, падает, а бежит… Я за ним жму изо всех сил.
Сундучок повизгивает: взззы-взззы-взззы…
Мы юркнули в подворотню.
Там только и отдышались.
До ратуши добрались без происшествий, но тут сундучок закаркал, как ворона: каррр-каррр-каррр…
А время близилось к полудню.
Остановил нас почтенный такой старичок в цивильном, курфюрст вроде: борода седая, очки золотые, и вином от него припахивало.
Опять то же: кто мы такие, откуда и куда путь держим?
Сказали.
Тогда он заговорил по-чешски и представился нам как член общества по борьбе с городским шумом.
Дал совет — купить мыла и смазать втулки на колесах.
Ощадал ничего не ответил и потянул за дышло.
Мы оставили старичка стоять где стоял, а сами тронулись дальше.
Все это мне уже надоело, и получи я только свою осьмушку, давно бы уже сбежал.
Один рабочий — лицо у него было какое-то невеселое — посоветовал нам пойти по Ландштрассе.
Там-то и приключилась вторая беда.
Сундучок перестал каркать, теперь он то кукарекал, как петух, то кулдыкал, как индюк: ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку… кулды, кулды, кулды…
Я не выдержал и дал тягу.
Шатался по Вене до самого вечера, витрины осмотрел, а про Мейдлинг чуть вовсе не позабыл.
Показал мне туда дорогу один солдат.
Фу ты, даль какая!
Пришел я к ребятам поздно, как раз горячий кофе давали.
Примерно в полночь слышу со двора: мяу-мяу-мяу…
Я было подумал, это кошки паруются. Нет, какие кошки? Ведь сейчас зима.
Мяуканье приближалось.
Через несколько минут к нам в спальное помещение вошел дежурный ефрейтор, а следом за ним ввалился Ощадал со своим сундучком.
Как жахнет его на койку!
Я отдал ему свой кофе, он еще был теплый, и говорю:
— Эй, Ощадал, ты, верно, совсем обессилел. Намучился, бедняга, — от самого вокзала пер его сюда. Верно я говорю?
Молчит. Одним глотком выпил кофе, съел кус хлеба, улегся, набил трубку и дым пускает.
Я тоже молчу.
А дым ноздри щекочет. Курить хочется, терпежу нет.
Достаю трубку, поковырял в ней пальцем и хлоп-хлоп крышечкой.
Ощадал хоть бы что. Лежит себе в подштанниках, ноги вертилирует, дымит, уставился в одну точку.
Беру трубку в зубы, продуваю — пфф, пфф…
Ощадал и ухом не ведет. Знай дым пускает с довольным видом, да лампочку разглядывает — одна-единственная под потолком болталась. Будто это его не касается.
Все спокойно. Ребята храпят на своих койках.
Тут я не утерпел:
— Ощадал, ведь ты обещал мне осьмушку табаку. Когда дашь?
Он помолчал и говорит:
— Когда рак свистнет.
Я натянул одеяло на голову, думаю про себя: «Ну и поделом тебе, дурак сиволобый! Ты бы ему еще ж… поцеловал!»
Тетушки
— Ах, боже ты мой, вот радость-то, ну, здравствуй, здравствуй! — воскликнула тетя Йозефина, едва я ступил во дворик. — Вот уж гость так гость! Откуда бог принес? — не снижая тона, продолжала она, держа в одной руке окровавленный нож, а в другой — зарезанную гусыню с жалобно болтающейся головой.
Куры, которые наблюдали за ее кровавым деянием, заслышав крик, испуганно разбежались.
За деревянными сараями подняла лай собака. Из окон высокого дома высовывались жильцы.
— Каролинка! — крикнула тетушка, глядя в окно второго этажа. — Яромирек приехал! И в военном!
Из-за стоящего на подоконнике воскового дереза выглянула седая голова тетушки Каролины, и тут же раздался ее восторженно-пронзительный вопль:
— Батюшки-светы! Здравствуй… Радость-то какая! Ах ты, господи, а я то говорила: не режь гусыню, не режь! Ну для кого она? Ведь нам ее не съесть, двум старухам… Прямо как по приглашению явился… Вот славно… Батюшки мои светы!
— Проходи же, проходи, — сказала тетя Йозефина и обтерла нож о синий передник.
Маленькая квартирка до отказа набита мебелью, оставшейся после продажи мельниц в Гальдах и Немошицах.
В столовой на стене эстампы, собранные еще покойным дядей, — они изображают деятелей французской революции. В застекленном шкафу старые тома исторических книг. Над кроватями с покрывалами из квадратиков разноцветного сукна висят писанные маслом портреты прадеда и прабабки. На ампирном секретере — книга о строительстве Национального театра.