Шрифт:
Я призадумался.
Господа! Нешто можно так грубо ругаться?
Да ежели без крику, всегда лучше выйдет.
Кабы вахмистр сказал: «Пан Фалтейсек, обращаю ваше внимание — вы неудачно сидите в седле. Попробуйте вот так. Откиньтесь назад, руки прижмите к телу. Шенкеля уберите… Это вот так, а вот это так…»
Совсем другой разговор вышел бы. Каждый бы его слушал с радостью, с удовольствием!
Вахмистр все же получил что положено.
Возвращался он из трактира «У цыплят». Какие-то злоумышленники в масках накинули ему на голову попону и всыпали по первое число. На глазок.
Я, господа, тут ни при чем.
Мы на военной службе, черт побери, повиноваться обязаны!
Но самое противное, когда промеж собой ругаются солдаты.
Разве ж мы скоты какие, что даем друг другу клички, как бессловесным животным?
Прошу вежливо товарища:
— Франтишек, будь такой добрый, отстой за меня сегодня в карауле, ломает меня всего что-то, спину бы надо растереть…
Вместо того чтобы сказать: «Дружище! С превеликой радостью, ведь мы же земляки, из одной деревни. А понадобится мне, тогда ты за меня…» — он разевает пасть и орет:
— Ты, гад ленивый, что я, дурак за всех за вас в наряд ходить? Ворюги проклятые! Мыло пропало, сапоги сперли, полотенце утром я нашел в навозной жиже… Разве это дело — брать в сортир чужое полотенце?
Лаялся, как басурман.
«Вот чем отплатили тебе за учтивую, вежливую просьбу», — подумал я и обиделся.
После этого мне на него и смотреть было противно.
Однажды встал я в четыре утра, начистил сапоги, как на свадьбу, выбил из одежды пыль. Чтобы выглядеть, как с картинки.
На поверке четко отсалютовал и говорю:
— Пан майор, покорно прошу пять месяцев отпуска — жена болеет, в хозяйстве никого, только дед с подагрой… Сын должен приехать с итальянского фронта на храмовый праздник. После соседа мне осталось наследство. Меня ждет судебное разбирательство за оскорбление личности. Трубы для мелиорации должны привезти на поле, корова скоро отелится, а хлев сгорел. Хочу посмотреть, не задохлись ли в дыму кролики…
Майор слушал, кивал головой, ну просто одно удовольствие.
— Пять месяцев?… — спрашивает он, моргая глазками. — Всего-то? А пять месяцев аресту не желаешь, каналья?
Я замолчал и обиделся.
Чего с ним говорить?
Дал только пять дней.
День туда, день обратно, два дня лил дождь, староста уехал в Прагу по делам, ничего я не успел. Зато хоть поел досыта, да еще привез с собой пирогов, сала, а потому как у меня все время болела голова, вернулся я на одиннадцать дней позже.
Привез меня жандарм.
Вызывают к начальству.
— Болела голова? — спрашивает пан майор.
— Страшно болела… Я, пан майор, как раз… думал…
— Так, так! Восемь суток строгого ареста!
— Что? — крикнул я.
— Поворчи в карцере. Посидишь — узнаешь, где раки зимуют.
Я обиделся.
Нешто это порядок?
Я же два года был помощником сельского старосты.
Или: дежурю у ворот, поглядываю по сторонам.
Появляются два солдата с тележкой.
Старший, что тащил ее за дышло, говорит:
— Тпрруу, Енда!
Им было нужно к пану писарю. Привел я их. Младший говорит:
— Пан фельфебель, разрешите доложить, мы в канцелярию явились.
Подождали, пока он их заметил.
— Was ist los? [59]
Унтер был венгр, говорить по-чешски не умел, но все понимал.
— Осмелюсь доложить, что мы прибыли с тележкой за этим… как его… за маршрутом…
Писарь вытаращил глаза и заморгал.
— Если маршрут тяжелый… так Енда поможет мне…
Фельдфебель выругался и грохнул кулаком по столу. Мы выскочили из канцелярии.
59
Что случилось? (нем.).
Младший спрашивает:
— Ну, так что будем делать?
— Обождем, Вацлав!
— Ты, папаша, иди домой, а я один подожду. Может, этот маршрут не такой уж и тяжелый; я ведь мельник, привык мешки таскать…
Вот видите, господа, ругань до добра не доводит.
А если бы писарь сказал им: «Да что вы, голубчики, зачем вам тележка? Ведь маршрут — это же листок бумаги, а на нем написано, что вам разрешается ехать туда-то и туда-то по казенной надобности, бесплатно… кредитирт… Вот и все! Понятно? Ну, так что, повезете листок бумаги на тележке? Вот видите, дурачки. Все-то вас учи… Вот он, ваш маршрут. Суньте его в карман, да не засальте, его нужно будет вернуть. Ну идите с богом и не забудьте по прибытии сделать отметку в жандармерии. Привет домашним…»