Вера обычно слушала отца и не пыталась ему перечить, но тут она не смогла стерпеть, Извеков наступил на больную мозоль ее исстрадавшейся от одиночества души.

– Где эти мифические толпы женихов? Вокруг давно нет никого! Мы нигде не бываем, никого не принимаем, а если кто и появляется, то вы так нелюбезны, что они исчезают тотчас же! Откуда же взяться кандидату в мужья? Может, из книжки вашей выскочит подходящий жених?

Почти прокричав это, Вера готова была разрыдаться.

– Ну, вот еще, полно! – Вениамин Александрович растерялся.

Он и не подозревал, что Вера столь болезненно переживает свое девичество.

– Может, тебе приглянулся кто, скажи мне, а то я на старости лет стал совсем слеп, сижу как крот в своем кабинете-норе и не понимаю, что с моей бедной девочкой происходит.

Отец и дочь обнялись. Вера тотчас же успокоилась и, вытирая нос платком, пробормотала:

– Несмотря ни на что, господин Пепелищев…

Извеков резко отодвинулся.

– Да ты с ума сошла! И это после всего, что было! Впрочем, женщины отходчивы, они многое прощают, но я не прощу ему ни твоего унижения, ни его флирта с Ольгой! Ко всему прочему, я слишком хорошо его знаю. – Он на секунду замолчал и закончил: – Вместе грешили.

Вера поникла головой. Эта последняя откровенность была всего дороже для нее. Семейный позор, история с Бархатовой, смерть Кирилла, бегство мачехи – за все винился Вениамин Александрович. Они помолчали. Беседа увяла. Извеков начал внутренне раздражаться, его давно нестерпимо тянуло в кабинет.

– Не печалься, детка! Уже нынче пойдем в театр, поедем гулять, словом, все что хочешь! А ведь мне, однако, надобно снестись с Коротковым! Работа не ждет!

Писатель поспешил в свой кабинет. Вера слышала, как щелкнул замок. Она не видела, но почти зримо представляла себе, как он чуть ли не бегом направляется к заветному шкафчику, торопливо плещет в стакан настойку и делает несколько больших глотков. Потом садится за стол и замирает над рукописью.

К обещанию грядущих развлечений она отнеслась скептически. Обещания не раз бывали, но редко выполнялись. Когда они выходили в свет, Вера испытывала огромный подъем. Это и были те мгновения, ради которых она терпела домашнюю рутину, капризы отца и прочие семейные неприятности. Только тогда Вера наслаждалась жизнью, стоя среди восторженных почитателей таланта Извекова, друзей и недругов, тайных и явных, она купалась в лучах его известности, его шарма и неотразимости.

Особенно приятно было девушке, когда и она сама становилась объектом внимания. Ей говорили, что она очень похожа на мать, что удивительным образом сочетает в себе два гениальных начала. Вера теперь была вхожа в круг знакомств отца, с ней вели беседы на равных его товарищи по литературному цеху, издатели и журналисты. К сожалению, подобные минуты стали совсем редки. Извеков быстро покидал собрания, и со временем Вера поняла, что он боится напиться и публично потерять лицо.

Она гордилась тем, что он привлекает ее к своей работе, ездила по его поручениями, переписывала рукописи, делилась мыслями о сюжетах. Но в последнее время ей приходилось сталкиваться с неприятными моментами. Когда она приходила в редакцию с рукописями, а чаще с пустыми руками и просьбой об отсрочке, она встречала сначала холодное недоумение, потом явное недовольство, а вскоре и пренебрежительные высказывания об исчерпанных возможностях литературного таланта ее отца. Не стесняясь ее присутствия, вслух говорилось, что Извеков уже не тот, исписался, поскучнел, словом, вышел в тираж.

Вера возвращалась домой, трясясь от возмущения и гнева. Как могут они, жалкие и убогие кабинетные крысы, выносить приговор творческому человеку! Она пыталась скрывать от Вениамина Александровича неприятные подробности, но он обладал удивительной способностью словно клещами вытаскивать из нее каждое слово, сказанное о его персоне. Напитавшись злыми известиями, он мрачнел, уходил в кабинет и предавался выпивке. Вере оставалось только терпеть и ждать просветления.

Матильда Карловна собиралась спешно покинуть Петербург. Дуэль наделала много шума, и пребывание молодой женщины в столице стало невыносимым. Многие семейства захлопнули перед ней дверь. Прежние знакомые, так много времени проводившие в ее гостиной и спальне, поспешили сделать вид, что и не знают ее вовсе, или, того хуже, выступили с осуждением ее преступной порочности, приведшей к гибели столь достойных молодых людей. Мать покойного Юрия открыто обвинила Матильду в злонамеренном умерщвлении и старого Бархатова, и молодого наследника. Это уже попахивало настоящим полицейским расследованием, поэтому Мати решила не дожидаться появления следователя и временно удалиться из столицы. Тем более что скандал не утихал. Жадная до жареных новостей петербургская публика страстно хотела узнать подробности взаимоотношений, приведших к кровавой драме, особенно, когда дело шло о семье знаменитого романиста. Надо отдать должное Пепелищеву, который, как популярный журналист, был вхож во многие кабинеты и имел множество влиятельных знакомых. Благодаря его энергичным стараниям об этом деле в газетах писали глухо и скупо. Арестовывать было некого, оба дуэлянта скончались. Однако имена Извековых и Бархатовой склоняли без конца.

Матильда старательно пыталась соблюсти приличия и хоть так умерить пыл своих хулителей. Она оделась в траур и вела себя подобающим образом, скорбя об обоих погибших. Однако на похоронах злополучного Юрия произошла совершенно безобразная сцена. Мать его с искаженным от ненависти лицом сначала обрушила на голову Матильды поток грубых оскорблений, густо перемешав свою речь площадной бранью, справедливо полагая, что дамочки подобного роды достойны только таких определений. Затем, зайдясь в истерике, она бросилась на ненавистную злодейку и попыталась вцепиться ей в лицо и шляпу. Несчастную обезумевшую старуху насилу оттащили и долго отпаивали успокоительными каплями. Дорогая парижская шляпа с тончайшей вуалью-паутинкой оказалась совершенно испорченной. Пострадало и лицо Матильды.