Да, несмотря на все упомянутые и неупомянутые соглашения — и многосторонние, и двусторонние, гонка вооружений продолжалась как в количественном, так и особенно в качественном отношении. Не нужно, однако, обладать большой фантазией, чтобы представить себе, каких масштабов достигла бы гонка вооружений, насколько опасней стала бы ситуация в мире (а может быть, произошло бы уже и непоправимое), не будь всех этих соглашений. Сколько было бы понапрасну угроблено дополнительных финансовых, материальных и интеллектуальных ресурсов. Хотя и не без труда, но можно, например, подсчитать, во сколько десятков, а то и сотен миллиардов рублей и долларов обошлось бы создание планировавшихся разветвленных противоракетных систем в США и в СССР, а также неизбежное в этом случае дальнейшее наращивание стратегических наступательных вооружений. И насколько увеличился бы риск возникновения ядерной войны, даже без злого умысла с чьей–либо стороны.

Большим вкладом нашей внешней политики в обеспечение международной безопасности, а значит, и безопасности Советского государства в период до 1985 года явилось то, что благодаря многолетним планомерным усилиям удалось закрепить итоги второй мировой войны в Европе, в частности добиться признания нерушимости послевоенных европейских границ. Здесь следует упомянуть и Московский договор 1970 года между СССР и ФРГ, а также заключенные затем договоры между ФРГ и Польшей, ФРГ и Чехословакией, ФРГ и ГДР. Тут и Четырехстороннее соглашение 1971 года по Западному Берлину. И, наконец, такой уникальный документ, как подписанный в 1975 году в Хельсинки главами 33 европейских государств, США и Канады Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, заложивший фундамент под то, что мы называем сейчас строительством «общеевропейского дома».

Все это были реальные и немалые достижения советской внешней политики, которые особенно контрастно выглядели на фоне все большего нарастания трудностей внутри страны и, скажу прямо, деградации нашего высшего руководства. А то, что дело обстояло именно так, я знал достоверно. Помимо того, что это все больше ощущалось каждым из нас в повседневной жизни, мне по роду работы уже с конца 60–х годов приходилось довольно часто присутствовать на заседаниях Политбюро ЦК КПСС и различных его комиссий. А с 1977 года, когда я стал первым заместителем министра иностранных дел, то по установившейся традиции мне приходилось присутствовать практически на всех заседаниях Политбюро при рассмотрении не только внешних, но и остальных вопросов, кроме кадровых, которые обычно слушались «до повестки дня».

За исключением последних лет жизни Брежнева, заседания Политбюро были не такими уж краткими, как это иногда изображается сейчас. Но беда в том, что чем длительнее были заседания, тем тягостнее было видеть, насколько некомпетентно, а зачастую просто несерьезно решались многие народнохозяйственные и другие вопросы, сколько времени тратилось на комплименты в адрес первого лица и вообще на пустословие. Быть свидетелем происходящего для меня лично всегда было мучительно.

Такое положение в нашем руководстве не могло, конечно, не сказываться на ведении внешних дел. Я уж не говорю о том, что ухудшение состояния здоровья Брежнева создавало все больше сложностей в наших внешних делах, когда для решения самых важных из них требовалось его участие как первого лица государства и партии. В более или менее рабочей форме последний раз я видел его на встрече с президентом США Дж. Фордом во Владивостоке в 1974 году. А уже на встрече в Хельсинки в 1975 году, где помимо участия в официальных заседаниях ему приходилось беседовать со многими ее участниками в отдельности, он был совершенно беспомощен. С тех пор вести содержательную беседу он был не в состоянии, если не считать зачтение им вступительного слова по заранее заготовленному тексту. Не выручали его и делавшиеся на все случаи письменные заготовки. Обычно ведение беседы брали на себя другие ее участники с нашей стороны. Все это создавало весьма тягостное впечатление. К тому же случалось, что наш лидер, игнорируя присутствие на другой стороне стола лиц, знающих русский язык, начинал говорить довольно громко своим коллегам совсем неуместные вещи, в том числе по адресу высокого гостя. Приходилось сгорать со стыда.

В отношениях со многими государствами возникали ненужные осложнения из–за многократных переносов сроков государственных визитов ввиду состояния здоровья Брежнева, причем ссылаться на эту причину обычно не разрешалось, придумывали всякие другие объяснения или просто отмалчивались.

Но дело было, конечно, не только и не столько в физических недугах первого лица. Как и во внутренних делах, в нашей внешней политике были, и с годами усугублялись, существенные пороки. Если говорить прежде всего о военно–политической области, являющейся главным предметом размышлений авторов данной книги, то к наиболее серьезным из этих пороков я бы отнес следующие.

Во–первых, то, что наши конечные успехи в этой области внешней политики рождались, как правило, в больших муках не только в плане достижения взаимоприемлемых договоренностей с западными партнерами, но и на этапах выработки наших внутренних позиций.

Взять для примера тот же Договор по ПРО, о важности которого и в концептуальном, и в практическом смысле говорилось выше. Путь к нему у нас был очень тернист. Если в США к осознанию пагубности создания широкомасштабных систем ПРО пришли вначале в верхнем политическом эшелоне — министр обороны Макнамара, госсекретарь Раск, а вслед за ними президент Джонсон — и уже от них пошли импульсы вниз, то у нас этот процесс осознания шел, скорее, снизу вверх — от профессионалов среднего уровня (дипломатов, военных, ученых, оборонщиков) постепенно и мучительно трудно все выше. По моему убеждению, лишь благодаря академику М. В. Келдышу, к мнению которого весьма прислушивались Брежнев и Устинов, удалось убедить наше высшее политическое руководство в перспективности идеи отказа от широкой системы ПРО. Что касается лично Брежнева, то, хотя в то время (1970–1972 гг.) он был еще физически здоров, как мне казалось, он просто принял тогда на веру то, что говорилось Келдышем, так до конца и не проникшись пониманием существа указанной проблемы. Для него это и тогда была слишком тонкая материя.

Если говорить в этой связи о наших профессиональных военных, то за многие годы совместной работы с ними я убедился, что среди них были и есть совершенно разные люди по широте и глубине взглядов, по своим личным качествам. Например, Р. Я. Малиновский, при жизни которого начал завязываться наш диалог с американцами по вопросам стратегических вооружений, отнесся положительно как к началу переговоров с США в принципе, так и к целесообразности обсуждения на этих переговорах возможных ограничений не только наступательных, но и оборонительных вооружений, то есть и систем ПРО.

Когда же его сменил на посту министра обороны А. А. Гречко, то с ним было гораздо труднее находить общий язык по вопросам ограничения вооружений и разоружения. Дело доходило до курьезов. Например, у него возникло подозрение, не является ли автор этих строк американским агентом, поскольку слишком активно выступал за заключение договора по ПРО. Развеял его сомнения на этот счет только Ю. В. Андропов, бывший в то время председателем КГБ СССР.

Вторым серьезным пороком нашей политики в этой области было, как я считал, то, что недооценивались, а в ряде случаев вообще игнорировались открывавшиеся возможности упрочения безопасности государства политическими средствами, а не путем дальнейшего наращивания и без того чрезмерных расходов на оборону.