Но со второй половины 70–х годов обстановка начала ухудшаться. США и блок НАТО в целом в течение десятилетий проводили политику «с позиции силы» по отношению к Советскому Союзу. Особенно жесткий характер она приобрела в Европе и на Дальнем Востоке. Везде, где имели возможность, они создавали препятствия для СССР. Но виноваты в ухудшении обстановки были и мы сами. Нами было принято несколько крупных, как теперь стало ясно, ошибочных внешнеполитических решений, которые в силу своей неожиданности (наша помощь Эфиопии, Анголе и др.) осложнили советско–американские отношения.

Ровными и спокойными представлялись мне межнациональные отношения внутри страны. Не существовало каких–то крупных разногласий между различными национальностями внутри республик. Исключением были, пожалуй, Армения и Азербайджан. Словом, национальный вопрос тревог не внушал. Дружба народов в Советском Союзе в начале 80–х годов и ранее была фактом, а не лозунгом.

Осмысливая обстановку в целом перед предстоящими изменениями в руководстве государством и партией, я считал ее трудной, но не кризисной. У меня было твердое убеждение, что большинство народа с пониманием воспринимает выпавшие на его долю трудности, идет за Коммунистической партией, верит в нее. Ведь нашей Родине и всему социалистическому содружеству приходилось в силу объективных обстоятельств в течение десятилетий жить и работать в условиях постоянного противоборства и соперничества с США, блоком НАТО.

Так это представлялось мне в 1985 году, но многое впоследствии оказалось иным. То, что люди никогда не жили в достатке, считалось объективно неизбежным. Ведь материальные условия после Великой Отечественной войны (зарплата, количество и качество продовольствия, одежда, жилье, услуги) улучшались медленно. Люди чувствовали сложности обстановки и жили в преддверии перемен. Но трудности накапливались. И я с большой тревогой в течение ночи думал о не всегда понятных причинах все нарастающих трудностей, которые осложнялись и из–за объективных причин.

С середины 1976 года (в этом году он перенес обширный инфаркт) и уже до конца жизни Брежнев перестал работать, как это положено главе государства и партии. Такая бездеятельность продолжалась шесть лет! Это имело огромные отрицательные последствия, расшатало государственный механизм и ослабило партию. Появились группы руководителей, отвечающих перед Политбюро ЦК КПСС за определенные области работы. Первая — Ю. В. Андропов, А. А. Громыко, Д. Ф. Устинов — внешняя политика, обороноспособность, правопорядок; вторая — А. Н. Косыгин, К. Т. Мазуров — экономика; третья — М. А. Суслов, Б. Н. Пономарев, М. В. Зимянин — партия и идеология. Но руководителя в лице Генерального секретаря ЦК КПСС, объединяющего и координирующего их работу, фактически не было.

Вспомнилось, как в марте 1978 года мне пришлось вместе с Д. Ф. Устиновым сопровождать Брежнева в поездке по железной дороге из Москвы во Владивосток. Замышлялась она в виде инспекции состояния дел в России. На деле все свелось к 30–40–минутным формальным беседам в обкомах и крайкомах КПСС (Свердловск, Новосибирск, Красноярск, Чита, Хабаровск, Владивосток), присутствию на учениях двух воинских частей. Выступления Брежнева были беспомощными, некомпетентными, оставляли жалкое впечатление. Хотя бумага по итогам этой работы была написана в духе парадности, поездка, на которую было затрачено две недели, закончилась фактически ничем.

В то же время, не выполняя обязанностей руководителя государства и партии, Брежнев не только оставил за собой свои прерогативы, но прихватил и чужие, лишив значительной части положенных прав А. Н. Косыгина, работавшего тогда Председателем Совета Министров страны. С учетом того, что Брежнев от экономических реформ, начатых в середине 60–х годов, к этому времени отказался, а экономикой — наиболее трудоемким и сложным делом для руководителя — сам он не занимался и в значительной мере мешал Предсовмину, она постепенно приходила в расстройство: падала производственная дисциплина, уже появлялись (правда, пока отдельные) нарушения кооперационных связей (невиданное ранее дело!). Поскольку Госплан СССР постепенно тоже становился все более бесправным, нарушалась сбалансированность народного хозяйства. Близкие к Брежневу люди, руководители КГБ, МИД и Минобороны (Ю. В. Андропов, А. А. Громыко, Д. Ф.Устинов), решали в первую очередь свои проблемы, а их хватало. Эти органы, ведавшие оказанием крупномасштабной внешнеэкономической помощи и несшие за нее ответственность, получали для этой цели большие денежные и материальные ресурсы.

Обстановка в регионах страны была напряженной. Особенно болело сердце за Россию. В ней разрушалось сельское хозяйство. Авантюристы с учеными званиями, степенями и партийными билетами, глубоко равнодушные к нуждам народа, выдвинули оторванную от жизни программу ликвидации «бесперспективных» деревень и с большим рвением приступили к ее реализации. Переселению по этому проекту подлежало много миллионов людей. Проходило оно часто без согласия народа. В «бесперспективных» деревнях закрывались школы, медицинские пункты, магазины. Выхода не было. Люди были вынуждены выезжать, чаще не в другие села, куда планировался руководством их выезд, а в города. Никто толком не рассчитал, сколько миллиардов рублей и какие материальные ресурсы будут нужны России, чтобы миллионам людей построить на новых местах жилье и создать все необходимое для жизни, сколько земли пропадет, какой ущерб это нанесет экономике страны.

По–другому это было организовано в Литве, где переселение с хуторов проводилось постепенно и было материально обеспечено из союзного государственного бюджета. В других республиках это абсурдное и другие похожие решения умели как–то обходить. Там руководство республик, имевшее большую самостоятельность в действиях, проявляло сдержанность, а иногда и просто не выполняло эти решения. А Россию защитить было некому. Всесильный центр командовал областями напрямую, зажимал их в кулак и вершил дело. В этом — наша большая вина перед крестьянами России.