Энеида
Читать

Энеида

Стихи и поэзия

:

поэзия

.
1970 г.
Аннотация

Котляревский И.П. Энеида. Поэма. Изд.1970г. Поэма «Энеида» И. П. Котляревского прочно вошла в золотой фонд украинской классической литературы. Это — комическая поэма-бурлеск на сюжет одноименной поэмы римского поэта Вергилия. Первое художественное произведение на разговорном украинском языке. Главные черты самобытной творческой работы автора проявились в искреннем народном колорите всего произведения и его юмористической окраске. И. П. Котляревский сумел на основе античного произведения Вергилия, создать живые образы современного ему украинского быта и условий жизни. Писатель перенeс сюжетные события на украинскую почву. Эней и его товарищи выступают перед читателями, как кошевой атаман и его запорожские казаки... Рис. А.Д. Базилевича Перевод В.Потаповой Примечание: Файл PDF изготовлен в 3-страничном формате с использованием текста поэмы и на украинском и на русском языках. Изготовитель AndreyR.

 

Ива?н Петро?вич Котляре?вский (29 августа (9 сентября) 1769, Полтава — 29 октября (10 ноября) 1838, там же) — украинский писатель, автор «Энеиды», первого художественного произведения на разговорном украинском языке того времени. Один из идеологов Просвещения на Украине.

                

 

Часть первая

Эней был парубок бедовый И хлопец хоть куда казак, На шашни прыткий, непутевый, Затмил он записных гуляк. Когда же Трою в битве грозной Сровняли с кучею навозной, Котомку сгреб и тягу дал; С собою прихватил троянцев, Бритоголовых голодранцев, И грекам пятки показал. Челны сварганив, разместились, Весельцами взмахнули в лад, Ватагой по морю пустились Чесать куда глаза глядят. Юнона, злая сучья дочка, Тут раскудахталась, как квочка, — Энея не любила — страх; Хотелось ей, чтоб отлетела К чертям душа его из тела, Чтоб сгинул этот вертопрах.
Был не по нраву, не по сердцу Богине издавна Эней: Он ей казался горше перцу, Не хаживал с поклоном к ней И был ей ненавистней вдвое, Как всякий обитатель Трои; Он там родился и возрос, Вдобавок звал Венеру мамой, А ей Парис — дитя Приама — Некстати яблочко поднес. Пронюхала злодейка Геба, Что пан Эней на кораблях. Юнона поглядела с неба, И взял ее великий страх. Проворно спрыгнула с лежанки, Павлина заложила в санки; Убрав под кичку волоса, Шнуровку хвать и юбку тоже, Хлеб-соль — на блюдо и — за вожжи. Летит — ни дать ни взять оса! Вошла она к Эолу в хату, Осведомилась, как живет, Здоровья пожелала свату, Спросила — не гостей ли ждет? И, прежде чем начать беседу, Хлеб-соль на стол Эолу-деду Метнула, села на скамью: «К тебе я с просьбою великой! Ты сбей Энея с панталыку, Исполни волюшку мою. Он — прощелыга и заноза, Разбойник и головорез. На белом свете льются слезы Через таких, как он, повес. Пошли ему, сквернавцу, горе! Со всей своей ватагой в море Пускай утонет пан Эней! За это девкою здоровой, Смазливой, смачной, чернобровой Я награжу тебя, ей-ей!» Вздохнул Эол: «По мне и плата! Когда бы знал я наперед! Все ветры разбрелись куда-то. Теперь кой черт их соберет! Спьяна Борею только спать бы; Не воротился Нот со свадьбы; Зефир, отпетый негодяй, С девчатами заженихался, А Эвр в поденщики подался; Без них теперь хоть пропадай! Но так и быть, умом раскину, Энею оплеуху дам И загоню к чертям в трясину. Пускай барахтается там! Прощай, не забывай посула. А если только зря сболтнула. Сбрехнула попусту — шалишь! Уж как ты ни вертись, ни бейся — На ласку больше не надейся. Тогда с меня возьмешь ты шиш!»
Юнону проводив с подворья, Старик Эол созвал домой Четыре ветра для подспорья, И море вспучилось горой. Эней не ждал такой невзгоды. Пузырились, кипели воды, Валы вздымались вновь и вновь. От непредвиденной прорухи Вопил он, как от рези в брюхе, И темя расцарапал в кровь. А тут Эоловы поганцы Знай дуют! Море аж ревет. Слезами облились троянцы. Взяло Энея за живот. Челны разбило, разметало. Немало войска там пропало. Хлебнули сто напастей злых! Взмолился наш Эней: «Нептуну Я четвертак в ручищу суну, Чтоб окаянный шторм утих!» Нептун хапугой был известным. Ночуя лакомый кусок, Не усидел в запечье тесном, Подался тут же за порог. Он рака оседлал проворно, Взвалился на него задорно, Метнулся к ветрам, как карась: «Эй, вы, чего разбушевались, В чужом дому развоевались? Вам на море нет ходу, мразь!» Угомонились ветры в страхе, Пустились мигом наутек, Шатнулись, как «до ляса» ляхи, Бегут, как от ежа — хорек. Нептун сейчас же взял метелку И вымел море, как светелку. Тут солнце глянуло на свет. Эней как будто вновь родился, Пять раз подряд перекрестился И приказал варить обед. Вот мисками настил сосновый Уставили, забыв беду. Не говоря худого слова, Все навалились на еду. Кулеш, галушки и лемешку Уписывали вперемежку, Тянули брагу из корцов, Горелку квартами хлестали, Из-за стола насилу встали И спать легли в конце концов. Была Венера-вертихвостка Востра и на язык бойка. Смекнувши мигом, в чем загвоздка, Кто настращал ее сынка, Она приубралась, умылась, Как в день воскресный нарядилась Пуститься в пляс бы ей к лицу! В кунтуш люстриновый одета, В очипке новом из грезета, Явилась на поклон к отцу.
Зевес тогда глушил сивуху, Питье селедкой заедал; Седьмую высуслив осьмуху, Подонки в кубок наливал. «За что. скажи, любимый батя, Обида моему дитяти? Чем прогневил тебя Эней? Моим сынком играют в свинки!— Венера всхлипнула, слезинки Из глаз посыпались у ней. — Уж не видать бедняге Рима Ни в сладком сне, ни наяву, Точь-в-точь как пану хану — Крыма. Скорей издохнет черт во рву! Ты знаешь сам, когда Юнона Пестом задаст кому трезвона, Так загудят в башке шмели. Вот колобродить мастерица! Но ты заставь ее смириться, Угомониться ей вели!» Последнее допив из кубка, Юпитер свой погладил чуб: «Ох, доченька моя, голубка! Поверь, я в правде тверд, как дуб. Эней забудет все мытарства, Он сильное построит царство, Немаловажный станет пан, Свой род возвысит, не уронит, Весь мир на панщину погонит, Над всеми будет атаман. Проездом завернув к Дидоне, Начнет он куры строить ей, Полюбится ее персоне И запирует наш Эней. Попонедельничай! Тревогу Откинув, помолись ты богу! Всё сбудется, как я сказал». Венера низко поклонилась, Учтиво с батюшкой простилась, А он ее поцеловал. Эней очнулся после ночи И с голодранцами опять Пустился, сколько видят очи, Проворно по волнам чесать. Плыл-плыл, плыл-плыл! Энею море Обрыдло хуже всякой хвори. Смотрел он чертом, говоря: «За что мученье мне такое? Как жаль, что я не сгинул в Трое! По свету б не таскался зря!» Пройти великое пространство Пришлось Энеевым челнам, Покамест голое троянство Пристаю к новым берегам. Чем бог послал перекусили, Чтоб ноги кое-как носили. Эней возликовал душой. Он тоже подкрепился малость И шлялся, позабыв усталость. Глядь — город перед ним большой.
Тот город звался Карфагеном. Дидона мирно в нем жила И нравом славилась отменным. Была разумна, весела, Трудолюбива, домовита, Собой красива, сановита, Но коротала век вдовой. Внезапно встретила троянцев, Босых чумазых чужестранцев, Она у входа в город свой. Им слово молвила Дидона: «Отколь плететесь, голяки? Везете, что ли, рыбу с Дона? Вы — чумаки иль бурлаки? Видать, нечистый вас направил, Причалить к берегу заставил Ватагу этаких бродяг!» Троянцы загудели хором И. вовсе не смутясь укором, Царице прямо в ноги бряк! «Мы, — говорят, — не отщепенцы, Народ крещеный, ей-же-ей! Мы — Трои, значит, уроженцы, Явились к милости твоей, И нам и храброму Энею Накостыляли греки шею. Пуститься наутек пришлось! Бежали сколько было мочи, А пан Эней отвел нам очи И плыть заставил на авось Не дай, приветливая пани, Загинуть нашим головам! За доброту тебе заранее Эней спасибо скажет сам. Такое у бездомных счастье: Раскисли, как щенки в ненастье, Попали удальцы впросак! Продрались кожухи да свиты, И постолы вконец разбиты. Знай трубим с голоду в кулак!» Платочком слезы утирала Дидона с белого лица, Вздыхая: «Как бы я желала Поймать Энея-молодца! Ох, попадись он мне, проказник! Обоим был бы светлый праздник. Повеселилась бы я всласть. Бок о бок зажили бы дружно…» — «Я — здесь, я — вот он, если нужно!» Эней как будто с неба — шасть. С Дидоной смачно целовался При встрече наш троянский князь, И соловьем он разливался, За белы рученьки держась. По переходам, галереям В светлицу шла она с Энеем; Царицу к лавке он подвел; С Дидоной попивал сивуху, Ел конопляную макуху, Покамест не накрыли стол. На нем муравленые блюда, Кленовые тарелки в ряд. Там яства и приправы — чудо! Бери что хочешь, наугад. Конца не видно переменам: Свиная голова под хреном, Кулеш, лемешка и лапша. Тому — индюк с подливой лаком, Другому — корж медовый с маком, И путря гоже хороша. Тянули кубками сливянку, На мед и брагу налегли, Горелку пили, запеканку, Для духу можжевельник жгли. Бандура «горлицу» бренчала, Сопелка «зуба» заиграла, От дудки звон стоял в ушах. «Санжарку» выводила скрипка, И девушки плясали шибко В суконных свитках, в сапожках. Красуясь, извивалась Ганна, Дидоны младшая сестра, В запаске, в юпочке багряной, Стройна, подбориста, востра. Эней залюбовался плясом, Он всё дивился выкрутасам. И то сказать — была ловка! Она в сережках, и в монистах, И в лентах шелковых цветистых Под дудку била «третьяка». Взыграл и сам Эней-троянец, Как на аркане жеребец. Пустившись лихо с Гандзей в танец, Чуть с ног не сбился молодец. У них подковки забряцали, У них поджилки задрожали, Едва за Ганной поспевал. Эней собрал мотню вприхватку, Ударил гопака вприсядку И «не до соли» припевал. Хлебнув по чашке варенухи, Затем чтоб горло промочить, Все молодухи-цокотухи Балясы начали точить. Дидона крепко зашалила, Корчагу полную разбила. Накуликались, как могли. День целый пили до упаду, И не было с Энеем сладу, Его насилу волокли Эней с трудом на печь взвалился, Зарылся в просо, там и лег. Кто вкривь и вкось домой тащился Кто в хлев забрался, кто под стог. Иные так уже хлестнули, Что где упали, там заснули. Нашлись, однако, питухи! Они мертвецки нализались, Но молодецки подвизались, Пока пропели петухи. Еще храпели чужестранцы, Когда Дидона поднялась, Оделась, как в корчму на танцы, С похмелья квасу напилась. На ней сидит кораблик ловко, Из шелка юбка и шнуровка, А ножки в красных чеботках. На голенищах — оторочка, Сверкает на груди цепочка, Платок из выбойки в руках. Эней вскочил, для опохмелки Соленый скушал огурец. Ни дать ни взять на посиделки Принарядился молодец. Кафтан отменный из китайки В подарок принял от хозяйки, Из коломянки кушачок. Вдова штаны ему прислала, Что у покойника украла, И черный шелковый платок. С утра за стол уселись оба, Поели-попили опять; Когда насытилась утроба, Решили, как вчера, гулять. К Энею нашему Дидона Сверх меры стала благосклонна, Давай турусы разводить! И так и этак подступалась, И мелким бесом рассыпалась, Старалась гостю угодить. Нашла царица раз влеченье Как раз такое, чтоб Эней, Свои забывши злоключенья, Вертелся под боком у ней: Глаза холстинкой завязала И в жмурки весело играла, Энея норовя словить. Он догадался — вот поди же! — И терся, жался к ней поближе, Вдову желая ублажить. Всяк делал, что ему по нраву, И забавлялся как хотел. Тот «журавля» плясал на славу, Другой от «дудочки» потел. В горелки и в «жгуты» играли, Друг дружку за чубы дирали. Кто резался в «носки», кто в «хлюст». Здесь — козыряли без промашки, Там — по столу совали шашки, И хоть бы уголок был пуст! Пошли подряд пиры, попойки, Как будто свадьбы, чередой. Сивуху, пенник и настойки Лакали наравне с водой. Троянцы были пьяны, сыты, Кругом обуты и обшиты, Хоть голые пришли, как пень, И пестовалась, как с болячкой, Как с трясавицей иль горячкой, С Энеем пани каждый день. Троянцы славно пировали, Не пропускали вечерниц, Проходу девкам не давали, Приманивали молодиц. Эней был сам не промах: в бане Попариться подбил он пани… Не обошлось и без греха! Энея так она любила, Что даже разум позабыла, Хоть вовсе не была плоха. Энею выпал туз козырный, Про Рим он думать перестал И, отхватив кусочек жирный, В забавах время коротал. Нисколько не боясь Юноны, Заполучил Дидону в жены, Мутил, как на селе солдат! И то сказать — он был проворный, Пригожий, ласковый, задорный, Вдобавок острый, как булат. Эней с Дидоною бесились, Возились, точно с салом кот, Как угорелые носились; Хваталo у нее хлопот! С ним поскакала на охоту И задала себе работу, Когда в провал загнал их гром. Там было и темно и тесно. Лишь черту лысому известно, Что делали они вдвоем. Недолго сказка говорится, Еще быстрей — пером черкнуть. Не так-то скоро всё творится, Чтоб глазом не успеть моргнуть. Анхизов сын гостил немало. Совсем из головы пропало, Куда послал его Зевес! Два года в Карфагене прожил. Никто б его не потревожил, Да, говорят, вмешался бес. С Олимпа вздумал ненароком Юпитер поглядеть на нас. Он Карфаген окинул оком, А там — троянский мартопляс. Весь мир затрясся, закачался — Так рассердился, раскричался При виде неслуха Зевес: «Раздолье гадовому сыну! Запрятался, как черт в трясину, Как муха в патоку, залез! Ко мне покличьте скорохода Да припугните наперед: Ведь у него такая мода — В шинок сначала завернет. Хочу гонца послать к Энею, Бездельнику и ротозею. Венера — вражья мать! — сама, Как видно, сватает, колдует, Вовсю Энейчика муштрует, Чтоб он Дидону свел с ума». Крест-накрест перевит ремнями, Вбежал Меркурий впопыхах; С него катился пот ручьями, Нагайку он держал в руках; Лядунка с бляхою гербовой Болталась на груди суровой, А сзади — сумка сухарей. Снял войлочную шляпу в хате И говорит: «Я здесь, мол, батя, Приказывай лишь поскорей!» «Спеши к воротам Карфагена, — Сказал Зевес, — и разлучи Шальную пару непременно! Залег Эней, как пес в печи! Ты передай наказ мой строгий, Чтоб уносил оттуда ноги И отправлялся строить Рим! Пускай бежит, как от погони, Забывши о своей Дидоне, Не то разделаюсь я с ним». Зевесу поклоняясь, Меркурий Махнул без шапки за порог, Влетел в конюшню, брови хмуря, И мигом лошадей запрёг, Заткнувши за пояс нагайку, Уселся живо в таратайку, Рванул с небес — и ну пылить! Скрипит повозка расписная, Храпит, брыкает коренная, Бегут кобылки во всю прыть. Эней тогда купался в браге И, захмелев, на лавку лег; Присниться не могло бедняге, Что кару на себя навлек. В ту пору подоспел Меркурий И в горницу вломился бурей, Энея с лавки как рванет: «Изволь немедля убираться! Не смей с Дидоной женихаться! Зевес послал тебя в поход. Ударился в питье да в пляски И не опомнишься никак! Дождешься от Зевеса встряски, Тогда запляшешь и не так. Еще в нем ярость не угасла. Он из тебя повыжмет масло! Не жди, пока приду опять. Покинь Дидонину светелку И убирайся втихомолку, Не то — тебе несдобровать!» Суров Олимпа был хозяин, И, хвост поджавши, как щенок, Эней затрясся, словно Каин. Из носа вытек табачок. Анхизов сын, боясь расплаты, Поспешно выскочил из хаты. Троянцам отдал он приказ: «Когда наступят, мол, потемки, Хватайте узелки, котомки И — к морю, братцы, в добрый час!» Эней собрал свои манатки, Чтоб улизнуть, покуда цел, Набил отрепьем две укладки И на челны снести велел. Задумал он дождаться ночи, Когда сомкнет Дидона очи, И, не простившись, тягу дать. Энею свет немил казался, Весь день жалел о ней, терзался, А приходилось покидать. Дидона всё на ус мотала, Чтоб не остаться в дурах ей. Она догадываться стала, С чего невесел пан Эней. За ним следила из-за печи И, кожухом прикрывши плечи, Притихла, будто хочет спать. Эней подумал — задремала — И непременно дал бы драла, Дидона ж за чуприну хвать! «Постой, нечистое отродье! Не расквитались мы сполна. Тебя при всем честном народе Я придушила б, сатана! За хлеб, за соль наместо платы Ославишь ты меня, проклятый! Небось насмешничать привык. Пригрев за пазухой гадюку, Себе я причинила муку. Свинье постлала пуховик! Стыдился бы на самом деле! Без постолов пришел ко мне, Сорочки не было на теле, Гудело у тебя в мошне. А шаровары?.. Только слава, Что в шароварах был ты, право! Штанины без мотни висят, И те порвались, обносились, Глядеть зазорно, так светились! А свитка — из одних заплат. Признайся, чем не угодила? Знать, позабыл мое добро! Иль поманила вражья сила? Иль захотел рожна в ребро?» С досады зарыдав, Дидона Рванула косы исступленно, Побагровела, словно рак. Остервенилась. расшумелась, Как будто белены объелась, Облаяла Энея так: «Поганый, скверный, гадкий, мерзкий, Католик, висельник, блудник! Бродяга, подлый, низкий, дерзкий, Нахал, ворюга, еретик! Покуда сердце не остыло, Как дам тебе леща я в рыло! Небось тебя ухватит черт. Вцеплюсь в бесстыжие гляделки, Чтоб ты забыл свои проделки, Чтоб трясся, как зимою хорт. Ступай же к сатане с рогами! Чтоб дьявол всех побрал повес С твоими сучьими сынами! Приснись вам, голодранцам, бес! Чтоб не горели, не болели, — Чтоб начисто вы околели! Чтоб ни единый человек Не спасся от лихой напасти! Чтоб разорвало вас на части! Чтоб вы шатались целый век!» Эней не дожидался схватки, Знай пятился и — за порог. Рысцой собачьей, без оглядки Он припустил, как только мог. К троянцам он примчался яро — Быстрей, чем курохват с базара! — И прыгнул опрометью в челн. Весь потный, словно искупавшись, «Гребите!» — крикнул, запыхавшись, И вновь отдался воле волн. Дидона словно ошалела, Совсем не ела, не пила Кручинилась, ревмя ревела, Весь день метала и рвала. Оторопев, устав от крика, Кусала ногти горемыка, — Знать, на нее нашел столбняк. Присела молча на пороге: Что делать? Подломились ноги, Не держат бедную никак. Она зовет на помощь Ганну, Спеша Энея обличить, Сердечную оплакать рану И облегченье получить: «Ганнуся, душка, рыбка, птичка, Спаси меня, моя сестричка! Сгубил несчастную Эней! Как у него хватило духу Меня покинуть, словно шлюху? Не человек он, лютый змей! Забыть его? Но сердцу силу Такую негде почерпнуть! Куда деваться мне? В могилу — Один теперь остался путь. Людьми и славой для Энея Пренебрегла я, не жалея; О боги, с ним забыла вас! Ох, дайте мне напиться зелья, Чтоб от любовного похмелья Избавить сердце хоть на час! Нигде не нахожу покою! Не льются слезы из очей. На белый свет гляжу с тоскою. Светло лишь там, где мой Эней. О Купидон, богов любимчик, Зачем не взял тебя родимчик? Жестокой тешишься игрой! Нет, молодицы, нам защиты! Все бабники, все волокиты — С Энеем на один покрой!» На участь горькую Дидона В унынье сетовала так. Не в силах возместить урона, Ганнуся хлипала в кулак, Тоскуя, слезы проливала И рукавом их утирала, Энея помогала клясть. « Теперь оставь меня, сестрица, — Вздохнув, промолвила царица, — Дай мне нагореваться всласть». Погоревавши, пострадавши, Легла в хоромах на кровать; Недолго думавши, гадавши, С постели спрыгнула опять, Нашла за печкою кресало И пакли в пазуху наклала; Босая вышла в огород. Уже сгустилась тьма ночная, Стояла тишина немая, В домах крещеный спал народ. Для зимних нужд на огороде В скирду сложили очерет; Хоть царской не под стать породе, — В степи, однако, дров-то нет! Сухой, горючий был, как порох, — Держали на растопку ворох. К нему Дидона подошла, Взяла она кремень, огниво, Достала паклю и на диво Огонь раздула, разожгла. Освободилась от одёжи, Лохмотья кинула в костер, Сама туда шагнула тоже, Он к небу языки простер. Покойницу закрыло пламя, Рванулся черный дым клубами, И повалил великий чад. Энея, бедная, любила! Из-за него себя сгубила, Послала душу к черту в ад.

Часть вторая

Эней, плывя по синю морю, На Карфаген в слезах глядел. Бедняга предавался горю, Оплакивая свой удел. Дидону покидал поспешно, Рыдал, однако, неутешно, Узнав, что на костре сожглась. Небесное сулил ей царство, Себе — чтоб кончились мытарства И новая вдова нашлась! Но тут, глядишь, взыграло море, Крутые волны поднялись, Разбушевались ветры вскоре, Суда скрипели и тряслись. От налетевшей непогоды Чертовски закрутило воды, Вертелись бешено челны, Троянцев била дрожь с испуга, Они глядели друг на друга, Раздумья мрачного полны. Среди Энеевой ватаги Был весельчак и балагур, Хватало у него отваги; Он прозывался Палинур. Смекнув быстрее всех, в чем дело, Нептуну закричал он смело: «Ты что затеял, пан Нептун? Ужель тебе дурить не стыдно? Про четвертак забыл, как видно! Задать нам хочешь карачун?» И после этой речи краткой Храбрец троянцам говорит: «Скитаться нам не больно сладко, Вдобавок и Нептун мудрит. Куда свой путь направим, братцы? Нам до Италии добраться Шальное море не дает. Отсель Италия неблизко, А в бурю морем ехать склизко, — Челнов никто не подкует! Зато земелька есть, ребята, Невдалеке — рукой подать! Страна Сицилия богата! Там не житье, а благодать. Простимся навсегда с уныньем, В тот край без промедленья двинем, Где добрый царствует Ацест. Его столица мне знакома. Там обживемся мы, как дома. Небось он вдоволь пьет и ест!» Чтоб выгрести из водоверти, За весла казаки взялись, И, словно подтолкнули черти, Челны стрелою понеслись. Сицилианцы их узрели И от восторга одурели, Бегут приезжих обнимать! Поразобравшись меж собою, Они отправились гурьбою К царю Ацесту пировать. Ацест Энею, словно брату, Гостеприимством угодил. Привел его радушно в хату, Ему горелки нацедил. С дороги закусил он салом И кругом калбасы немалым, Умял и хлеба решето. Троянцы, позабыв о буре, Как следует наелись тюри. Голодным не ушел никто. И начались у них пирушки, Как только стали на постой: Паштеты, с чесноком пампушки, Кисель с медовою сытой, Грибы с печенкою говяжьей И каравай, как пух лебяжий. Эней с дороги ел за двух. Хмельного крепко нахлестался И всякой снеди наглотался, — Едва не испустил он дух. Сверх меры нализавшись пенной, Троянец не терял ума. Богобоязненный, смиренный, Он чтил родителя весьма. Старик винищем обожрался Да в тот же день к чертям убрался. И вот затеял молодец В честь годовщины сей печальной Обед устроить поминальный, Чтоб отомкнул свой рай творец. Всех неимущих но обряду Желая накормить, Эней Созвал троянскую громаду, Совета попросил у ней: «Мол, сами знаете, Трояне И православные миряне, — Анхиз, мой батя, неспроста Загинул, как зимою муха! Нутро сожгла ему сивуха, И он лишился живота. Охота мне поминки справить, Для бедняков задать обед, Для нищих стол едой уставить. Скажите — ладно или нет?» Троянцам этого и надо, Заговорила вся громада: «Господь Энею помоги! Надейся, пан Эней, на бога, Но будет и от нас подмога! Тебе мы, дескать, не враги!» Немедля накупили мяса, Горелки на помин души. Добыли — не прошло и часа — Хлеб ситный, бублики, кныши. Кутью сварили, взяли меду И щедро подсластили воду, Сходили принанять попа. На звон дьякам пошла полтина, Хотел троянский сиротина, Чтоб нищих собралась толпа. Троянцы порешили миром Стряпней заняться на заре. Котлы наполнив мясом, жиром, Огонь раздули на дворе. Похлебка и уха для бедных В пяти котлах кипели медных, С борщом дымилось целых шесть, Варились в четырех галушки; Бараны жарились, индюшки; А кур, гусей — не перечесть. Сивухи ведра, дежки браги Уже стояли на виду. Тут ложки роздали ватаге И в миски налили еду. Как «Со святыми…» затянули, Эней с троянцами всплакнули И стали яства уминать. Так нахарчились, нахлестались, Что под столами спать остались… И перестали поминать. Эней и сам со старшиною Успел Анхиза помянуть. Застлало очи пеленою, А в голове стояла муть; Но отходился, слава богу, И протрезвился понемногу, Лишь побледнел и спал с лица. С большим трудом придя в понятье, Швырнул он меди нищей братье, Чтоб помнили ею отца. Заныли ноги у Энея, Отяжелела голова. Эней, с похмелья цепенея, Глаза таращил, как сова. Ему постыло всё на свете. Он по земле писал мыслёте, Как бочка винная разбух. Разыскивать не стал он ложе. Анхизов сын, как был — в одёже И в сапогах, — под лавку бух! Проснувшись на рассвете, трясся: Под ложечкой сосет — нет сил! Бедняга только тем и спасся, Что кружку квасу осушил. Еще хватил полкварты пенной — Горелки с инбирем отменной. Откуда появилась прыть? Встряхнувшись от такой затравки, Чихнул и вылез из-под лавки. «Теперь давайте, — крикнул, — пить!" Подпанками набилась хата, Как только стало рассветать. Они, как брагу поросята, Горелку начали лакать. Тянули пенную троянцы, Не струсили сицилианцы — И ну хлебать наперебой! Кто выпил больше всех сивухи, Кто разом дул по три осьмухи, Тот был Энею брат родной. И вдруг троянцев атаману, Когда хватил он через край, Приспичила охота спьяну: Кулачников ему подай! Цыганки с бубнами скакали, Поживы школяры искали И распевали под окном, Играли кобзари слепые, Гуляли молодцы хмельные, Ходил весь город ходуном. Паны уселись на крылечко, Теснился во дворе народ, Иной облюбовал местечко На перекладине ворот. Тут подоспел боец геройский, Одет, как в компанейском войске. По имени звался Дарес. Видать, он силачом считался. Как пес ошпаренный метался, Кричал и первый в драку лез: «А нуте — кто желает биться, Моих отведать тумаков? Кто кровью захотел умыться? Кому своих не жаль зубов? Эй, выходите на кулачки! Не ладите от меня потачки. Живей, кутейники-дьячки! Вы не останетесь в убытке. Я надаю вам под микитки, Подставлю под глаза очки!» Дарес долгонько ждал ответа, Он всех троянцев застращал. Любой что ни на есть отпетый Головорез — и тот молчал. «Сробели, увальни, старухи? Махну — и сгинете, как мухи. Побойтесь духу моего!» — Кричал Дарес. Его нахальство, Его бесстыжее бахвальство Претило всем до одного. Абсест, неистовый троянец, Вскипел и задал стрекача. Давай, расталкивая пьяниц, Искать Энтелла-силача. А тот был из такого теста, Что мог порадовать Абсеста, Надолго сбить с Дареса спесь: Мужик на диво смелый, дюжий, Плечистый, рослый, неуклюжий, — К Энтеллу без нужды не лезь! Троянцы, храп услышав зычный, Нашли беднягу наконец. Под тыном лежа, горемычный, С похмелья дрыхнул удалец. «Проснись!» — ему кричали в ухо Пинали в спину и под брюхо. Он буркнул: «Не мешайте спать! С чего вы? Что за чертовщина!» Глазами поморгал детина И тут же захрапел опять. «Вставай, — сказал Абсест Энтеллу, — Довольно спать, голубчик сват! Встань, сделай милость! Мы — по делу». Тот проворчал: «Возьми вас кат!» Но рассердился не на шутку, Абсеста выслушав погудку; Решил бахвала проучить. Вскочил, встряхнулся: «Стойте, наши! Даресу наварю я каши, Лишь дайте глотку промочить». Он полным котелком горелки Немедля горло сполоснул И после доброй опохмелки Скривился, сморщился, зевнул. Сказал: «Теперь пойдемте, братцы, С Даресом-прощелыгой драться! Пускай попомнит мой кулак. Ему я ребра перемечу И как собаку изувечу! Я хвастуна сотру в табак». Вплотную подступив к Даресу, Невеже говорит Энтелл: «Эхма, ступай-ка лучше к бесу! Проваливай, покуда цел. Я раздавлю тебя, как жабу. Насяду, как мороз на бабу! Вовек зубов не разомкнешь. Тебя сам черт узнать не сможет И сатана с костями сгложет. Ты от меня не улизнешь!» Энтелл сердито шапку скинул, И рукава он засучил, Сжал кулаки и брови сдвинул, К Даресу ближе подскочил, Заскрежетал зубами злобно, Затопотал ногами дробно. Дарес попятился назад. Теперь попал он в передрягу И проклинал свою отвагу, Был удали своей не рад. В ту пору олимиийцы-боги Сошлись к Зевесу на обед И пировали без тревоги, Людских не замечая бед. Был у Зевеса стол отличный: Закуски, ягоды, пшеничный Печеный хлеб, коржи, кныши. Каких там только блюд не ели! И гости вскоре охмелели, Понадувались, как ерши. Откуда ни возьмись Меркурий Влетел, запыхавшись, к богам, Как рыжий кот, глаза прижмуря, В кладовку, к сырным пирогам. «Эге! сивухи натянулись, От всех на свете отмахнулись. У вас, я вижу, нет стыда! В Сицилии раздор великий. Там небывалый шум и крики, Как будто у ворот Орда». Богам едва служили ноги. Из неба высунув носы, Уставились на схватку боги, Как жабы летом из росы. Энтелл разделся до рубахи, Противника держал он в страхе, Махал пудовым кулаком. Глядел Энтелл опасной птицей! Дарес боялся с ним сразиться, Как с черноморским казаком. Венеру за виски схватило. Бойцов увидела с небес, И стало ей житье немило. Взмолилась: «Батюшка Зевес! Дай силы моему Даресу, Прибавь ему побольше весу, Чтоб он Энтелла одолел. Энтелл сердит, коли не шутит. Того и жди, что хвост накрутит. Вели, чтоб милый уцелел!» Венеру тут отборной бранью Стал Бахус пьяный осыпать, Честить ее сквернавкой, дрянью, К ней с кулаками подступать. «Поди к чертям, — кричал он, — шлюха Негодница и потаскуха! Чтоб он загинул, твой Дарес! Дай мне сивухи нализаться И за Энтелла в бой ввязаться, Так не поможет и Зевес! Ты знаешь, он какой парнище? На свете равных не найти. Как брагу, хлещет он винище. Такие у меня в чести! Люблю казацкую натуру. Уж сала он зальет за шкуру, Натешится, наверно, всласть. С твоим Даресом распрощайся! Как он теперь ни защищайся, Наверняка ему пропасть!» Зевес, раздувшись от горелки, Ворочал языком едва; С трудом таращил он гляделки, Вникая в Бахуса слова. Вспылив, об стол ударил чашей: «Молчать, пока не выгнал взашей! Не смейте забегать вперед! В кулачный бой вы не мешайтесь, Конца спокойно дожидайтесь. Увидим сами — чья берет». Тогда, несолоно хлебавши, Роняя слезки из очей И, как собака, хвост поджавши, Венера стала у дверей. Платком утерла глазки, щечки И вместе с Марсом в уголочке Глумилась над своим отцом. А Бахус пил, кряхтя, сивуху, Трудился, сколь хватало духу, Над Ганимеда погребцом. Великое творилось диво В стране Сицилии как раз, Когда на небесах сварливо Бранились боги с пьяных глаз. Дарес бодрился, горячился И супостату изловчился Цибулю дать под самый нос. Энтелл от оплеухи знатной Перевернулся пятикратно. Едва сдержался он от слез. Со злости изо рта Энтелла Бежала пена. Дайте срок! Энтелл, изладившись умело, Хватил обидчика в висок. Сердешный памяти лишился. Осоловел и повалился, Лежал и носом землю рыл; Шмелей, как говорится, слушал, Стенаньем тишину нарушил И, посрамленный, жалок был. Энтелла за его успехи Превозносили до небес И вспоминали для потехи. Как силой чванился Дарес. «Вставай. — сказал Эней вояке. — И прочихайся после драки! Энтеллу, хлопцы, на табак Не пожалею гривны целой За то, что сей кулачник смелый Сегодня отличился так!» Любил Эней гульнуть на славу. Хоть он изрядно охмелел, Себе и людям на забаву Медведей привести велел. Дудел в трубу литвин заезжий, Глядел народ на пляс медвежий, А звери, разевая пасть, Ревели, прыгали, ложились, И кувыркались, и кружились, — Забыли мед из ульев красть! Эней глазел на эти штучки, Беды не чаял никакой, Не ждал с Олимпа нахлобучки, И пенная лилась рекой. Вмешайся, как на грех, Юкона! «Задам-ка я ему трезвона! Троянских проучу новес». Обулась без чулок и рысью Отравилась искать Ирисю. А та была хитра, как бес! Пришла, Ирисе подмигнула, Шмыгнула вместе с ней в чулан И там ей на ухо шепнула, Какой замыслила обман. Наказ уразумевши строгий, Ирися поклонилась в ноги: «Всё, дескать, выполню точь-в-точь!» Лишь завернулась в покрывало, И — след простыл, как не бывало. Борзой с небес умчалась прочь. И очутилась на стоянке Троянских кораблей. Вдали Сидели хмурые троянки — Челны, паромы стерегли. Они в кружок уныло жались, На благоверных обижались. Мужья гуляли пять недель, А на пирушку их не звали, Сивушку сами попивали, Несчастных посадив на мель. Слюну глотали молодухи, Сводило рог, как от кислиц. Мутило тяжко с голодухи И разбирало зло девиц. Они троянцев проклинали, Недобрым словом поминали: «Чтоб им хотелось пировать, Как в девках нам сидеть охота! Чтоб черт их утащил в болото! Неужто здесь нам вековать?» Троянцы мыкали по свету Берою, древнюю каргу. Уже давненько ведьму эту Со злости скрючило в дугу. Ирися перегнулась втрое, Обличье приняла Берои И — к бабам: «Помогай вам бог! Не надоело ли поститься?» Чтоб к ним получше подольститься, Она им поднесла пирог. «С чего, мол, загрустили, дочки? Грешно кручиниться вам так. Чем тут сидеть на бугорочке, Взгляните на мужей-гуляк. Как полоумных, нас морочат И по морям семь лет волочат, Как будто им на глум дались! С чужими жёнками балуют, Зато свои пускай горюют, И хоть бы вы за ум взялись! He унывайте, молодицы, Я вам отличный дам совет! И белолицые девицы Теперь избавятся от бед. Доколе нам сидеть над морем? За горе мы отплатим горем! Сожжем постылые челны. Тогда мужья — как на приколе: Куда деваться? Поневоле Они прижаться к нам должны!» «Спаси тебя господь, бабуся!» — Карга услышала в ответ. Троянки принялись, не труся, Разумный выполнять совет. Гурьбою подступили к флоту, Взялись проворно за работу, Давай охапками таскать Сухие сучья для растопки, Щепу, пеньковые охлопки, Огонь кресалом высекать. Затлелось, полыхнуло яро, И стал небесный свод багров. От небывалого пожара Клубился дым до облаков. Челны, сосновые паромы Пылали как пучки соломы. Горели деготь и смола. Пока троянцы осмотрелись, Как славно их троянки грелись. Часть флота сожжена была. При виде зарева с испугу Сынок Анхизов побелел. Чтоб на ноги поднять округу, В набат ударить повелел. Вовсю трещотки затрещали, Колокола беду вещали. Эней стремглав бежал к челнам: «Кто в бога верует — спасайте! Гасите, лейте, заливайте! Откуда ж это лихо к нам?» Трясло Энея-горемыку, Со страху был он сам не свой; Бедняга сбился с панталыку, Скакал, вертелся, как шальной, С досады по земле катался, Задравши голову, метался, Костил Зевеса сгоряча, Честил богов напропалую, А заодно и мать родную, Как пес ошпаренный крича: «Небось, проклятый старичище С небес на землю не сойдешь! Ругнул бы я тебя почище, Да ты и усом не моргнешь. Придется пропадать мне, видно И как тебе, Зевес, не стыдно? Людских не замечаешь мук! Иль на глазища сели бельма? Чтоб ты ослеп навеки, шельма! Ведь я тебе как будто внук! А ты-то, с бородой седою, Высокородный пан Нептун! Засел, как демон, под водою, Корявый лапоть, бормотун! Залей хоть пламя, душегубец, — Переломил бы ты трезубец! Поборы собирать не хвор, А если нам придется туго И надобна твоя услуг а, Так ты на выручку не скор. А братец ваш, буян бесчинный, Любовник аспидский, Плутон? Засевши в пекле с Прозерпиной, Неужто не нагрелся он? Наверно, с дьяволами дружит, О горестях людских не тужит. Поганец позабыл о нас И не заботится нимало, Чтоб это пламя отпылало, Пожар губительный погас. И маменька моя родная К чертям отправилась гулять! Проспится где-нибудь хмельная И вьется с хлопцами опять. Теперь ей «не до соли», значит! Небось как бешеная скачет, Повыше полы подобрав. Когда ни с кем не заночует, Других сведет — и не горюет. Такой у ней веселый нрав. Но мне, живите как хотите, — Пускай нечистый вас возьмет! Но только пламя погасите, Троянский не губите флот. Уж вы трудов не пожалейте, Кручину горькую развейте, Залейте, милые, пожар! Нам кутерьму устройте живо, С небес явите чудо-диво! За это поднесу вам дар», Сынок Анхизов отмолился И рот успел закрыть как раз, А дождь уже ручьями лился И погасил пожар за час. Хлестало с неба, как из бочки. Всех промочило до сорочки. Хотя в дожде была нужда, Троянцы мигом дали ходу — Попавши из огня да в воду, Бежать пустились кто куда. Энея мучило сомненье: Остаться здесь иль дальше плыть? Беда, коли найдет затменье И сам не ведаешь — как быть? Решил Эней: «На то — громада. Гуртом подумать, братцы, надо! Ума не хватит одного». И стали толковать, кумекать, Смекать, рассчитывать, мерекать. Всё получалось — не того! Один троянец из громады Молчал, держась особняком. Бросая исподлобья взгляды, Царапал землю посошком. Опасный человек, пройдоха, Он ворожить умел неплохо, Был ведьмам родич и свояк, Знал заговор на кровь людскую, Отшептывал трясучку злую, Гатить плотину был мастак. Бывал в Силезии с волами, Не раз ходил за солью в Крым И продавал тарань возами; Все чумаки братались с ним. Собой невзрачный, а смышленый, Умнее, чем иной ученый! Словечки сыпал что горох: И растолкует, и расскажет, И узелок любой развяжет, Вдобавок был не трус и жох. Невтесом все его дразнили (По-нашему звался — Охрим). Уж так мне люди говорили, А сам я не встречался с ним. Увидя, что Эней невесел, Охрим поклон ему отвесил, За белу ручку крепко взял, Энея вывел прямо в сени И там без долг их размышлений Такую речь ему сказал: «С чего насупился ты грозно И, как индюк, раздул кадык? С чего затосковал ты слезно, Как по болоту, мол, кулик? Коль станешь убиваться дольше — В лесу ты заплутаешь больше. Наплюй на лихо, не тоскуй! Забудь невзгоду роковую, Ступай себе на боковую, А выспишься — тогда толкуй!» Эней послушался Охрима. Укрывшись, на полу он лег. Измучился невыносимо! Вздыхал, моргал, уснуть не мог, Ворочался и так и эдак, Взялся за трубку напоследок, Но утомился и раскис. Когда он крепким сном забылся, Из пекла батюшка явился, И молвил спящему Анхиз: «Протри глаза, сынок любимый, Не ужасайся, не страшись! К тебе пришел отец родимый. Встряхнись, опомнись, пробудись Меня к тебе послали боги, Чтоб ты забыл свои тревоги. Ты будешь цел и невредим, Счастливую познаешь долю. Исполни только божью волю, Переселись немедля в Рим. Живей челны готовь к отплытью, «Прощай» Сицилии скажи! А кто склоняется к подпитью, Того построже придержи. Плыви бездумно, беззаботно — И всюду проживешь вольготно. Хоть завтра отправляйся в путь! Еще словцо скажу я кстати: По-моему, не грех дитяти И к батьке в пекло завернуть! По олимпийскому закону Никак его не миновать. Коль не поклонишься Плутону — Тебе и в Риме не бывать. Сказав напутственное слово, Путь в Рим укажет он толково. Ты в пекле разыщи меня. Не бойся, головы не вешай! Туда найдешь дорогу пеший, Не нужно даже и коня. Прощай же, сизый голубочек! Уж на дворе забрезжил свет. Прощай, дитя, прощай, сыночек!» И в землю провалился дед. Эней дрожа вскочил спросонок, Со страху трясся, как ребенок. Со лба стекал холодный пот. Созвал Эней своих, и сразу Троянцы но его приказу К отплытью стали ладить флот. А сам бегом пустился к месту, Где сицилийский жил король, И поспешил сказать Ацесту: «Спасибо, мол, за хлеб, за соль!» Закончив хлопоты и сборы, Назавтра дождались Авроры, Расселись вмиг по челнокам. Эней глядел вперед несмело: Уж больно море надоело, Как дождь осенний — чумакам. Венера всхлипнула, вздохнула, Узрев троянцев на челнах, К Нептуну на поклон махнула, Чтоб их не потопил в волнах. Поехала в своем рыдване, Не хуже сотниковой пани. Зверье — не лошади у ней! Три гайдука скакали сзади, Возница в щегольском наряде, Застыв на козлах, гнал коней. Он белою гордился свитой Из шерстобитного сукна, По краю галуном обшитой. Ей семь полтин была цена! Шапчонка набекрень сидела, Как вишня, издалёка рдела. Бичом он щелкал напоказ. Без отдыха, как от погони, Как ветер в поле, мчались кони, И пропадал рыдван из глаз. Приехала, затарахтела — Точь-в-точь кобылья голова. С разгона в хату залетела, Как ошалелая сова. И ни привета, ни присловья! Нептуну посулить здоровья Едва успела сгоряча. Лишь поцелуями душила И старика затормошила, Как полоумная, треща: «Ты — батька крестный мне и дядя, Прислушайся к моей мольбе. Уважь меня Зевеса ради! Ведь я племянница тебе. Ты сделай, чтоб Эней-бедняга И вся троянская ватага Счастливо плыли по воде. Его и так уж укатали! Насилу бабы отшептали. Попался на зубок беде!» Нептун моргнул и усмехнулся; Венеру пригласил он сесть, Утер усы и облизнулся; Ей чарку не забыл поднесть. Исполнить просьбу обещался, Учтиво с гостьей распрощался, Помочь Энею был готов. Задул попутный ветер вскоре, Челны стрелой погнал он в море От сицилийских берегов. Энею преданный, исправный Слуга с ним ездил каждый раз. То был паромщик самый главный — По-нашему звался Тарас. Он, сидя на корме, шатался — Донельзя, бедный, нахлестался, Успел он через край хлебнуть! Эней велел на всякий случай Убрать его с кормы зыбучей — Пускай проспится где-нибудь. Увы, паромщику Тарасу Предначертали на роду, Чтоб до сего лишь дня и часу Земную он терпел беду Сердешный не спросился броду И, раскачавшись, порскнул в воду, Со дна всплыла ею душа. Эней настроился уныло И пожелал, чтоб это было Последним горем для коша.

Часть третья

Эней сначала был не в духе, Поплакал, малость погрустил, А там и чарочку сивухи, Угомонившись, пропустил. Но все-таки его мутило, Под сердцем бесперечь крутило, Вздыхалось часто молодцу. Он моря крепко испугался И на богов не полагался. Не доверял он и отцу. А ветры знай трубили с тыла В корму разболтанным челнам, Чтоб им лететь привольно было Но черным пенистым волнам. Гребцы курили, сложа руки, Под нос мурлыкали от скуки, Плывя без цели, наобум. Московских присказок забавных И запорожских песен славных Немало им пришло на ум. О Сагайдачном распевали, Про Сечь тянули во всю мочь; Как в пикинеры вербовали; Как странствовал казак всю ночь; И про Полтавскую победу, Когда урок мы дали шведу; Как провожала сына мать, Как мы Бендеры воевали, Как без галушек помирали, Но духом не слабела рать. Хоть сказка говорится скоро, Да дело медленно идет. Хоть плыл Эней проворно, споро, Не день в морях носило флот. Троянцы со светом расстались, Долгонько на челнах мотались Среди неведомых пучин, И всех томила неизвестность — Зачем, куда, в какую местность Дружину мчит Анхизов сын? Уже проплавали немало И проплутали по воде. Но вот и берег видно стало, И наступил конец беде. Троянцы душу облегчили, С челнов на сушу соскочили И перестали горевать. Земельку эту Кумской звали. Они ее облюбовали, Себя ей тоже дали знать! И снова повезло троянцам. Для них настала благодать. Лафа бывает сплошь поганцам, А честному —хоть пропадать! Они здесь тоже не чинились, На промысел поволочились, Искали, что кому под стать: Кто — водки либо сливовицы, А кто — молодки иль девицы — С зубов оскомину согнать. Бродяги, прыткие, как черти, Знакомства завели тотчас. Кто зазевается, поверьте, Надуют, подкузьмят как раз! С округой целой побратались, Как будто сроду здесь шатались, Нашли кто — кума, кто — куму, И каждый по нутру, по нраву Себе придумывал забаву, Все поднимали кутерьму. Где свадьба или вечерницы, Где мед или горелку пьют, Где девки или молодицы — Пролазы наши тут как тут. Не унимаются троянцы, К молодкам липнут, окаянцы, — Ну разливаться соловьем! И, подпоив мужей, бывало, Уводят жен куда попало — Распить по чарочке вдвоем. Которые до карт охочи — Без дела не сидели тут: Сражались в «дурни» до полночи Иль резались в «носки» да в «жгут», Играли в «нары» и в «памфила», А в ком ума побольше было — На деньги дулись в «семь листов». Чем хочешь, тем и утешайся: Пей, козыряй иль женихайся, Ходи с червей, с бубен, с крестов… Один Эней не веселился: О преисподней думал он. Ему Анхиз, покойник, снился, В башку втемяшился Плутон. И от своей троянской голи Эней ушел украдкой в поле, Давай искать кого-нибудь, Чтоб разузнать скорей дорогу К Плутону самому в берлогу, Разведать в пекло ближний путь. Шел, шел… Ручьями пог горючий На переносье лил с кудрей. Пробился через лес дремучий И кое-что узрел Эней: На курьей ножке стоя шатко, Трухлявая такая хатка Вертелась медленно кругом. Троянец пересек лужайку, И тщетно выкликал хозяйку Он, притулившись под окном. В сердцах ломился долго в двери, Был хатку с ножки рад спихнуть. И пусть ее! По крайней мере Хоть отзовется кто-нибудь! Вдруг вышла бабища седая, Заплесневелая, хромая, Косматая, с клюкой в руках; Была старуха конопата, Суха, крива, коса, горбата И — как в монисте — в желваках. Эней не знал куда деваться И слова вымолвить не мог, Когда к нему такая цаца Из хагки вышла на порог. К Энею ближе подступила Яга и тотчас разлепила Беззубые свои уста: «Анхизенко! Слыхали слыхом… Известно, за каким ты лихом Забрался в здешние места. А я уж очи проглядела: Пропал, должно быть, молодец! Смотрю в окошко то и дело, И вот приплелся наконец. Уже мне рассказали с неба, Какая у тебя погреба. Отец твой был недавно тут». И, осмелев, у бабы сучьей Спросил Эней на всякий случай, Как ведьму злобную зовут. «Я, знаешь, Кумская Сивилла, При храме Феба — попадья. Ему изрядно послужила! Давно живу на свете я: При шведах, слышь, была девицей, А при татарах молодицей; Видала саранчи налет; А вспомнится землетрясенье — Пугаюсь, просто нет спасенья! Как в малолетстве, страх берет. Немало всячины я знаю, Хоть никуда и не хожу. В нужде я людям помогаю: На звездах знатно ворожу; Могу и отшептать ушницу; Сгонять умею трясавицу И заговаривать гадюк; Искусно порчу прогоняю, Переполохи выливаю. Свожу и ногтоеды с рук. Теперь пойдем со мной в каплицу, И в жертву Фебу самому Сейчас же обещай телицу, Усердно помолись ему. Не пожалей лишь золотого Для Феба светлого, святого И для меня не поскупись: Ты кое-что услышишь, малый, Да в пекло сыщешь путь, пожалуй. Ступай, утрись и не слюнись!» Пришли они в часовню Феба. Эней давай поклоны бить, Чтоб тот его услышал с неба И не замедлил возлюбить. Вдруг у Сивиллы, как от порчи, Глаза на лоб, и в теле корчи, И волос дыбом встал седой. Сама ж она, как бубен, билась, И пена изо рта клубилась. Знать, дух в нее вселился злой! Она тряслась, кряхтела, выла, Вихлялась, посинела вся. Каталась по земле Сивилла, Как в луже смрадной — порося. И чем Эней молился дольше, Тем ведьму разбирало больше, Всё хуже становилось ей. А уж когда перемолился — С нее лишь градом пот катился; Дрожал со страху наш Эней. Очухалась тогда Сивилла, Полой утерла пену с губ И волю Феба изъявила. Анхизов сын молчал, как дуб. «Тебе и всей громаде строгий Наказ дают с Олимпа боги. Вам не попасть вовеки в Рим. Однако после смерти имя Твое известно будет в Риме. Не вздумай утешаться сим. Еще хлебнешь ты лиха вволю, Узнаешь всякую напасть. Еще изменчивую долю Готовься не однажды клясть. Еще свирепствует Юнона (Хватило б у нее разгона Не дальше правнуков твоих!), Но знай: ты заживешь по-пански И горемычный люд троянский Избавится от мук своих». Повесив нос, Эней уныло Руками голову сжимал И слушал, что плела Сивилла, Но ничего не понимал: «Меня едва ли не морочишь! В толк не возьму — что ты пророчишь? Не по нутру мне речь твоя. Черт знает, кто из вас тут брешет? Я думал, Феб меня утешит. Уж лучше б не молился я! А впрочем, ладно, будь что будет! Ведь я не ангел — человек, И будет то, что бог мне судит; Положен всякому свой век! Ты только окажи мне дружбу И честно сослужи мне службу: К отцу родному проводи. Я прогулялся бы от скуки, Чтоб адские увидеть муки. А ну на звезды погляди! Не первый я иду к Плутону И не последний — так и знай! Орфей вернулся без урону, Хоть был изрядный негодяй. Не сладили и с Геркулесом — Он в пекле задал жару бесам, Разгон устроил всем чертям. Мы тоже дернем без опаски. Я дам тебе на две запаски! Ну что? Ударим по рукам?» «Огнем играешь! —так Сивилла Энею молвила в ответ. — Тебе житье, скажи, не мило Иль опротивел белый свет? А в пекле знаешь как прижучат! Тебя по смерть шутить отучат. Попробуй, сунься, рог разинь! Как поднесут нам фиги с маком, Небось попятишься ты раком, И зададут тебе аминь! А если возымел охоту У батьки в пекле побывать. Плати живее за работу, Тогда начну я мозговать, Как нам с тобой туда пробраться И с мертвецами повидаться. У нас дурак лишь не берет. А кто умней, тот — загребущий, Умеет жить по правде сущей, С отца родимою сдерет. Мне это дело не впервинку. В затылке нечего скрести! Я в пекло укажу тропинку, Хоть мудрено ее найти. В лесу густом, непроходимом, Глухом, пустынном, нелюдимом Растет чудное деревцо. На нем кислицы не простые — Все, как червонцы, золотые! Послушай же мое словцо: Подобно жару на загнетке, Начнет в очах твоих блистать. Ломай смелей! Нельзя без ветки Пред сатаной тебе предстать: Из пекла не вернешься целым, Загубишь вовсе душу с телом, Тебя закабалит Плутон. Ступай! Раскрой глаза пошире, Поглядывай на все четыре, Не трусь и не считай ворон! Сломивши ветку золотую, Живей старайся улизнуть. Лети назад напропалую, Да уши не забудь заткнуть! Ты непременно за собою Услышишь голоса с мольбою: «Оборотись, мол, не спеши!» Но ты не верь бесовской силе И, чтоб тебя не заманили, Оттуда во весь дух чеши!» Хрычовка вдруг запропастилась. Эней один остался там. Всё яблоня пред ним светилась! Покоя не было очам. Эней на поиски подался, Устал, задохся, спотыкался И наконец приплелся в лес. Колол сердешного терновник, Царапал, обдирал шиповник, Бродяга на карачках лез. И сумрачно и смутно было В лесу, невиданно густом. Там что-то беспрестанно выло, Ревело грозно за кустом. Прочтя молитву с расстановкой И шапку подвязав бечевкой, Пустился напролом Эней. Он шел и шел, глаза тараща. Смеркалось; помрачнела чаща, А яблони не видно в ней. Эней пугливо озирался, Дрожал, но вверился судьбе; Сквозь дебри живо продирался, Поблажки не давал себе. Когда же засияло в пуще, Эней перепугался пуще, По поздно было отступать. Себя не помня, очутился Под яблоней — и удивился. Рукой за ветку сразу хвать! Эней не размышлял нимало, Напрягся, дернул что есть сил, И древесина затрещала. Он ветку мигом отломил. Немедля из лесу дал драла. Бежал — земля под ним дрожала, И ног не чуял второпях. Бежал без духу, оголтело, Ему колючки рвали тело. Примчался, ровно черт, в репьях. Троян увидя, повалился, Уж больно был он утомлен. Хоть выжми, потом весь облился, Едва не захлебнулся он. Страшась божественного гнева, Отборный скот пригнать из хлева Велел поспешно молодец И в жертву тем, кто пеклом правит, Кто грешных тормошит и давит, Обречь козлов, быков, овец. И вскоре звезды врассыпную С неec пустились наутек. Рассвет рассеял тьму ночную, Утешный наступил часок. Троянцы тут заворошились, Засуетились, всполошились, Овец, быков приволокли. Дьяки с попами — очи к небу! — Служить готовы были требу И жертвенный огонь зажгли. Схватив обух, ударил глухо Троянский поп вола меж рог И нож всадил скотине в брюхо, Ее башку зажав меж ног. Он вынул залитые кровью Кишки и требуху воловью И, разглядев сычуг, рубец, Вещал Энею божью волю, Троянцам — радостную долю, Их недругам — худой конец. Овечки стали беспокойней, Козлы метались, а быки Гуртом ревели, как на бойне; Псалмы гнусавили дьяки. Откуда ни возьмись — Сивилла! Разбушевалась, вражья сила; Тряслась, кудахтала: «К чертям Ступайте все! Живее сгиньте! Энея своего покиньте, Чтоб не попало по шеям. А ты, — промолвила Энею, — Проворный, смелый молодец, 'i Прощайся с голытьбой своею, И двинем в пекло. Там отец Давненько но тебе скучает, В сынке небось души не чает! А ну, пора маршировать! Да с хлебом захвати кошелку, Чем зубы положить на полку И без харчей околевать! Не озаботишься припасом — Надуешь с голодухи хвост! Ты знаешь сам: в дороге часом Случается Великий пост. Бог весть, найдешь ли хлеба крошку! Я в пекло протоптала стежку. Я знаю тамошний народ; Все закоулки, уголочки, Все загуменнички, куточки Знакомы мне который год!» Эней, дай бог ему здоровья, Собрался в путь не кое-как: Обулся в чеботы конёвьи, Потуже затянул кушак; Жердину выбрал в огороде, Чтоб сатанинское отродье От злых собак оборонять, И, захвативши хлеба с солью, Махнул к чертям на богомолье, Чтоб там Анхиза повидать. Но в пекле не бывал я сроду И врать, ей-богу, не мастак. Зачем толочь мне в ступе воду? Поставлю точку, если так… Читатели, вы не галдите, Не наседайте, погодите! У старых выспрошу людей, Что им рассказывали деды — Бывалые, не домоседы! — О преисподней… Им видней! Небесное поэту царство, — Вергилий рассуждал умно И знал все адские мытарства. Да жил он чересчур давно! Теперь, наверно, в пекле тоже Всё по-другому, не похоже На то, как было в старину Покойного слегка поправлю, Что скажут старики — добавлю, На новый лад пером черкну. Сивилла в пекло дверь искала, Глядела пристально кругом, В сердцах Энея понукала. Он поспевал за ней бегом. Вот наконец узрели гору, А в той горе большую нору Нашли — и бросились туда. Энею в очи мрак ударил. Пошли. Эней рукою шарил — Не провалиться бы куда! На улице нечистой, смрадной, Что в пекло напрямик вела, И днем и ночью было чадно, Вонючая клубилась мгла. Гнездилась в полутьме Дремота С сестрой, по имени Зевота. Поклон отвесив поясной, Безмолвно выплыли сестрицы И навязались в проводницы Энею с древней попадьей. Пришельцам честь по артикулу Воздав косою. Смерть сама Скомандовала караулу, Что состоял при ней: чума, Война, разбой, злодейство, холод, Трясучка, рожа, парши, голод; За ними выстроились в ряд Холера, шелуди, короста, Еще напастей разных со сто, Что без пощады нас морят. Плелась ватага бед ходячих. Валила туча всяких зол: Сварливый полк свекровей, мачех И жен за Смертью следом брел. Шли тести — скупердяи, жмоты, Зятья — растратчики и моты, Буяны братья, свояки, Свояченицы и золовки — Обидчицы и колотовки, Что в ход пускали кулаки. И крючкотворы и плутяги С пером за ухом были здесь, Жевали жвачку из бумаги, Чернил с песком глотали смесь; И тьма начальников-пиявок, Десятских, сотских — злобных шавок, И распроклятых писарей; Толпа исправников заштатных, Судей и стряпчих беспонятных, Поверенных, секретарей. Ханжей понурые фигуры Плелись, молчание храня. Сии смиренные натуры, Постясь в неделю но три дня, На животе слагали руки И слали господу докуки; Не осуждали вслух людей, А, не в пример иным трещоткам, Перебирали всех по четкам И ждали по ночам гостей. Напротив этих окаянниц Квартал был целый потаскух, Бродяг, моргух, ярыжниц, пьяниц, Бесстыдных шатунов и шлюх. С остриженными головами, С подрезанными подолами Распутницы стояли сплошь. А сколько панночек ломливых, Лакеев ловких и смазливых Там было — право, не сочтешь! Теснились там и молодицы, Что втайне от мужей седых Большие были мастерицы Парней потешить холостых, И хвагы те, что не гуляли, А ротозеям пособляли Семейку расплодить быстрей; Пригульные кричали дети И, не успев пожить на свете, За это кляли матерей. Эней глазел, давался диву И трясся, словно без седла Скакал, схватив коня за гриву; Беднягу оторопь взяла. Успел он присмотреться с ходу Ко всякой нечисти и сброду. Чудно, куда ни поглядишь! Хватал он ведьму за дерюгу И хоронился с перепугу, Как от кота в чулане мышь. Карга его рванула с силой, Чтоб он артачиться не мог. Послушно за своей Сивиллой Бежал Эней, не чуя ног. Уж пекло было недалечко, Но путь им пересекла речка, Что Стиксом издавна звалась. Там оказалась переправа, Куда стекалась душ орава И на ту сторону рвалась. Явился перевозчик — грубый И черномазый, как цыган; Под стать арапу, толстогубый И кислоглазый старикан. Заплывши начисто сметаной, Слипались веки беспрестанно… Косматой был от колтуна. Как войлок, борода свалялась, Сердито голова вихлялась, Бежала изо рта слюна. Сорочка, стянута узлами, Держалась на плечах с трудом, Бечевкой скреплена местами, Могла поспорить с решетом; И эта рвань была на палец Засалена, аж капал смалец; Вконец обтерханы штаны; Хоть выжми — мокрые онучи, Сорочки дедовой не лучше, Из постолов худых видны. А пояс лыко заменяло. На нем болтался кошелек, Лежала трубка там, кресало, Кремень, и трут, и табачок. Хароном перевозчик звался. Он чванился и величался. Немаловажный был божок! Харон великим слыл умельцем, Крюкастым подгребал весельцем, Стрелой по Стиксу гнал челнок. Как в день осенний слобожане На ярмарке иль на торгу, У ряда рыбного миряне, — Так возле речки на лугу Душа толкала душу в боки И стрекотала, как сороки, Кричали, лаялись до слез, Друг дружку тискали, совались, Пихались, лезли, надрывались, Чтоб дед скорее перевез. Как против солнца рой гуляет, С шипеньем киснут бураки Иль гуща в сыровце играет, — Гудели эти бедняки. Мольбою душу раздирали, К Харону руки простирали: «Возьми с собою на каюк!» Увы, не обращал вниманья На вопли, жалобы, рыданья Харон, бесчувственный индюк. Веслом ширяя то и дело, Знай тычет в морду хоть кого! Всех гонит прочь остервенело, Не хочет слушать ничего. По выбору в челнок усадит И на ту сторону спровадит, На остальных и не глядит. Кого не повезет, упрется, Тому долгонько ждать придется: Он век, пожалуй, просидит. Эней в кагал вломился хмуро — Пробиться думал на паром. И повстречал он Палинура, Что плавал штурманом при нем. Тут Палинур пред ним заплакал, Про злую долю покалякал, — Мол, через речку не везут! Да ведьма тотчас их шугнула И в батьку накрепко ругнула Энея, чтоб не мешкал тут. К засаленному старичине Едва пробились на причал. Ломался дед, как бес в плотине. Как полоумный, он кричал И, многолюдством не смущенный, Обкладывал народ крещеный, Как водится в шинках у нас. И родичам досталось честным: Он их почтил словцом нелестным, Пусть привыкают в добрый час! Харон, бранясь как оглашенный, Гостей приметил невзначай, Ощерился, покрылся пеной, Взревел, как бешеный бугай: «Откуда вас, бродяг, пригнало? Здесь шатунов таких немало! Нужны вы — хату холодить! Я вас отважу, побирохи. Со мной, поверьте, шутки плохи! Забудете сюда ходить. Вон, прочь! Не то носы расквашу, В придачу тресну по шеям И морды так вам разукрашу, Что не узнает леший сам! Плюгавцы, вишь как изловчились! Живые в пекло притащились. Чего хотят, возьми их ляд! Для вас пошевелюсь не больно, С меня и мертвецов довольно — Всё время над душой стоят». Сробев, Эней глядел тихоней. Яга отвесила поклон И старику без церемоний Сказала: «Не серчай, Харон! Чего кричишь — куда, мол, прете? Мы разве по своей охоте? Нужда нас привела сюда. Не узнаёшь? Ведь я — Сивилла. Спасибо, что не съездил в рыло. Бранишься, лаешься — беда! Не ерепенься ты впустую. Утихомирься, не бурчи! Ты видишь ветку золотую? Теперь послушай, помолчи». И ну плести рассказ подробный — Зачем пустилась в мир загробный, К кому, с чего, почто, как, с кем… Харон же, снизойдя к пришельцам, Гребнув четырежды весельцем, Каюк причалил между тем. Немедля со своей Сивиллой В челнок ввалился пан Эней. Рекой зловонной и унылой Поплыли в пекло поскорей. В расщелины вода втекала, Сивилла юбку подтыкала, Эней боялся утонуть. Харон зато на ту сторонку Так быстро перегнал лодчонку, Что не успеешь и моргнуть. Спросив за греблю пол-алтына, Старик зажал деньгу в горсти. Проезжих высадил он чинно И показал, куда идти. Рука с рукой пустились вместе, Прошли, должно быть, сажен с двести; Глухим бурьяном луг зарос; И вдруг попятились в испуге: В бурьяне том лежал муругий О трех главах свирепый пес. Залаял грозно трехъязыкий, Вот-вот ухватит за бока. Троянец, испуская крики, Хотел уже задать стречка. Яга собаке хлеб швырнула И глотку мякишем заткнула, За кормом погнался барбос. Анхизов сын, прикрывшись шапкой, Тихонько затрусил за бабкой И ноги кое-как унес. Эней дивился преисподней. Совсем не то, что этот свет: Куда мрачней и безысходней! Ни звезд, ни месяца там нет. Там зыблется туман великий, Там слышны жалобные крики. Анхизов сын оторопел, Увидя, сколько душам грешным Грозило мук в аду кромешном, Какую кару кто терпел. Смола, живица, нефть кипели, Под ними полыхало, страх! И, словно в огненной купели, Сидели грешники в котлах. Им воздавали полной мерой, Бурлящей обливали серой, Не уставали их терзать. Какие чудеса там были — Пером я описать не в силе И в сказке не могу сказать. Панов за то и мордовали И припекали в свой черед, Что людям льготы не давали, На них смотрели, как на скот. Паны за то дрова возили, В болотах очерет косили, Носили на растопку в ад. Их черти сзади подгоняли, Железным прутовьем шпыняли Кто отставал — был сам не рад. Калеными рожнами спины И животы безумцам жгли, Что, в смерти собственной повинны, Из мира не спросясь ушли. Им под бока ножи совали, Кипящим варом обдавали, Чтоб не спешили умирать. Для них придумывали муки, Дробили в тяжких ступах руки, Чтоб не решались убивать. Лгуны лизали сковородку. Дрожавшим за свое добро Богатым скрягам лили в глотку Расплавленное серебро, А тех, что сроду не женились Да но чужим углам живились, Тут черти вешали на крюк, За бренное цепляя тело, Которое грешило смело, Не убоявшись этих мук. Панов, подпанков крепко секли, Не различая но чинам. Досталось по заслугам в пекле Всем, без разбора, старшинам. Тут ратманы и бургомистры, Все те, что на расправу быстры, Цехмейстеры и писаря, И судьи, и подсудки были, Что денежки с людей лупили, Свой суд неправедный творя. Разумники и филозопы, Что любят напускать туман, Попы, монахи, крутопопы, — Чтоб знали, как учить мирян, Чтоб не гнались за медяками, Чтоб не возились с попадьями, — Горели в адовом огне. Чтоб звезд всезнайки не хватали, Ксендзы, как жеребцы, не ржали, — Держали их на самом дне. Мужья, что женам потакали, Прибрать их не могли к рукам, На свадьбы часто отпускали, Чтоб за полночь гуляли там, Чтоб новобрачных провожали Да в гречку с кем-нибудь скакали, В больших рогатых колпаках, В котлах, где клокотала сера, Теперь сидели для примера С тугой повязкой на глазах. Родители, что не пеняли Своим ленивым сыновьям, Их баловали, выхваляли Да гладили по головам, — В кипящей нефти здесь варились: Ведь сыновья с дороги сбились, Трепали за чубы отцов И смерти им желали скорой, Чтоб с кладовых сорвать затворы И отпереть замки ларцов. Здесь были те, что речью сладкой Смущали девушек тайком И в окна по стремянке шаткой Неслышно крались вечерком, Обманывали, улещали, Клялись и сватать обещали, Стремясь к желанному концу, А девушки от перечеса До самого толстели носа, Да так, что срам идти к венцу. Все купчики, что с неклейменым Аршином, с речью разбитной На шумных ярмарках с поклоном Сбывали свой товар гнилой; Вьюны, пролазы, обиралы, Мазилы – пачкуны, менялы, Ростовщики и шинкари, И те, что сбитень разливали, И те, что ветошь продавали, Все торгаши и корчмари. Головорезы, прощелыги, Бродяги, плуты, болтуны, Все сводники и забулдыги, Гадальщики и колдуны, Разбойники и живодеры, Мошенники, пропойцы, воры Кипели в огненной смоле; А цех мясницкий, цех скорняжный, Цех шерстобитный, цех портняжный Сидели всяк в своем котле. Была здесь шляхта и мещане, Паны здесь были, мужики, Неверные и христиане, И молодежь, и старики; Здесь был богатый и убогий, Здесь был прямой и колченогий, Здесь были зрячие, слепцы, И тьма военных и гражданских, Казенных множество и панских, Попы, миряне, чернецы. Эхма! Лукавить нет охоты. Солгав, лишь попадешь впросак. Томились в пекле рифмоплеты. Немало было там писак. Великую терпели муку За то, что нагоняли скуку. Полон татарский — их удел! Вот так и наш браг обожжется, Что пишет, не остережется. Да ведь кой черт бы утерпел! Там страхолюдную фигуру Поджаривали, как шашлык. Стеснять бесчестную натуру Корыстолюбец не привык. Ему и медь за шкуру лили, И распинали на кобыле; Пришлось на вертеле торчать За то, что рукопись чужую, Нарушив заповедь восьмую, За деньги отдавал в печать. Сынок Анхизов отшатнулся, Чуть-чуть подальше отошел; На казнь он снова натолкнулся, Иное зрелище нашел: Он караван увидел женский, Что в бане жарился гееннской. Кричали на чем свет стоит! Ревмя ревели поголовно, Визжали, голосили, словно С кутьи у них живот болит. Девчата, бабы, молодицы Себя не уставали клясть; Свой род, житье и вечерницы, Весь мир они костили — страсть! Сажали их на сковородки За то, что были верховодки, Мудрили, ладили свое. Хоть муженьку и неохота, Да жёнке, вишь, приспичит что-то. Ну как не ублажать ее? Терпели кару пустосвятки. Таких немало было здесь, Что теплят господу лампадки, Устав церковный знают весь, Молясь на людях до упаду, Кладут пятьсот поклонов сряду, Зато, когда наступит ночь, Свои молитвенники прячут, Беснуются, гогочут, скачут И пуще согрешить не прочь. Тут были барышни-вострухи, Одетые, как напоказ, Распутницы и потаскухи, Что продают себя на час. В густой смоле они кипели За то, что слишком жирно ели И даже не страшил их пост; За то, что, прикусивши губки, Оскалив беленькие зубки, Бесстыдно волочили хвост. Терпели муку молодицы — Посмотришь, право, станет жаль: Стройны, чернявы, круглолицы… Нигде таких не сыщешь краль. Они за старых, за немилых Шли замуж, а затем постылых Мужей травили мышьяком И с парубками забавлялись; Повеселившись, отправлялись Вдовицы в пекло прямиком. Еще какие-то горюхи С куделями на головах — Девицы честные, не шлюхи — В кипящих мучились котлах. Они при всех держались крайне Умильно, а грешили втайне, Не выносили за порог. Смолой горячей после смерти Им щеки залепляли черти И припекали недотрог За то, что свой румянец блеклый, Заемной не стыдясь красы, Изрядно подправляли свеклой, Вовсю белили лбы, носы, Из репы подставляли зубы, Примазывали смальцем губы, А если не было грудей, Совали в пазуху платочки, Бока топорщили, как бочки, Желая в грех ввести людей. А бабы старые трещали, Поджариваясь на углях, За то, что день-деньской ворчали, Судили о чужих делах, Упрямо старину хвалили, А молодых трепали, били, Добро стороннее блюли, Забыв, как жили в девках сами. Как баловали с казаками Да по дитяти привели. Шептух и ведьм колесовали; Все жилы вытянув из них, Без мотовил в клубок свивали, Чтоб не чинили козней злых, На помеле чтоб не летали Да на шестке чтоб не пахали, Не ездили на упырях, Чтоб ночью спящих не пугали И чтоб дождя не продавали, Не ворожили на бобах. А чем карали в пекле сводниц — Чур с ним! Зазорно молвить вслух. Терзали дьявольских угодниц. Чтоб не вводили в грех простух, Не подбивали жен примерных Венчать рогами благоверных, Не опекали волокит, Чужим добром их не ссужали, На откупе чтоб не держали Того, что прятать надлежит. Эней увидел там страдалиц — В смоле кипящих дев и вдов. Из них вытапливался смалец, Как из отменных кабанов. Там были бабы, молодицы, Мирянки были и черницы, Немало барышень и дам: Кто — в кунтуше, а кто — в накидке, Кто — в стеганом шелку, кто — в свитке Был женский пол в избытке там. Но эти души не сегодня И не вчера пришли туда. Умерших пламя преисподней Не припекало без суда. Все новички в другом загоне Толклись, как молодые кони, Не зная участи своей. Приговоренным было хуже. Об их судьбе вздыхая вчуже, Другую дверь открыл Эней. И очутился он в кошаре, Где трепыхалось много душ, И затерялся в их отаре, Как в логове змеином уж. Все ждали с трепетом решенья, Перебирали прегрешенья: Куда качнутся, мол, весы? Кого, гадали, в рай отправят? Кого гореть в аду заставят? Кому из них утрут носы? Там было размышлять вольготно И обсуждать свои дела; Пускались в россказни охотно — Откуда чья душа пришла. Богач на смерть пенял, сердился: Деньгами не распорядился — Кому, за что, какую часть. Скупца досада разбирала: На белом свете пожил мало И не повеселился всласть. Сутяга толковал указы. Опутав многих, этот плут Расписывал свои проказы И рассуждал про наш Статут. Мудрец толмачил до надсады Про физику да про монады, Про мирозданье он твердил. А вертопляс кричал, смеялся, Бахвалился и удивлялся, Как женщин за нос он водил. Мундира с пуговками ради, Как дышло повернув закон, Судья остался бы внакладе: В Сибирь бы прогулялся он. «Но смерть вмешалась в это дело, — К рассказу добавлял он смело, — А то б не миновать плетей!» А лекарь мельтешил с ланцетом, Слабительным и спермацетом И хвастал, как морил людей. Похаживали женолюбы — Всё фертики да барчуки. Покусывали ногти, губы, Фуфырились, как индюки; Вздыхая, очи воздевали, О прежней жизни горевали. Пришлось им рано умереть. Не заслужили громкой славы И не успели для забавы Кому-то морду утереть. Хлыщи, картежники, пьянчуги, Прожженный, разбитной народ — Лакеи, конюхи и слуги, И повара, и скороход, Держась как можно бесшабашней, Калякали про плутни, шашни, Хвалили ловкачей, проныр, Что господам очки втирали, В карманах шарили, таскали Платки да бегали в трактир. Не стало вертихвосткам ходу, Слонялись вяло, как-нибудь. Им всем — хоть бы с моста да в воду. Беда, коль некому моргнуть! Здесь простофилям ворожейки Уж не гадали, а злодейки, Что девок любят истязать, Зубами в гневе скрежетали: Служанки их не почитали И не желали угождать. Чернее головни Дидону Внезапно повстречал Эней. Как подобает но закону, Шапчонку сбросил перед ней: «Здорово! Глянь-ка… Что за чудо? Сердешная! И ты оттуда, Из Карфагена приплелась? Себе искала злую долю? Иль нажилась на свете вволю? Какого беса ты сожглась? Была румяной, круглолицей — Такой, что губки облизнуть! И не терпелось молодице Скорее ноги протянуть! Какая из тебя утеха? Никто не взглянет и для смеха! Придется в пекле пропадать. А я не виноват, ей-богу, Что поспешил тогда в дорогу: Мне приказали тягу дать! Но я готов с тобой спознаться, Зажить по-прежнему точь-в-точь, Не разлучаться, женихаться, Как раньше, — если ты не прочь. Пойдем! Тебя я поцелую, Притисну к сердцу, помилую…» Но отказала наотрез Ему Дидона: «Поцелуйся Хоть с чертом, а ко мне не суйся! Расквашу рыло, чтоб не лез!» Ее и след простыл… Сначала Эней опешил, стал в тупик. Яга, однако, проворчала, Чтоб долго не чесал язык. И то сказать, совет был добрый: Пересчитать Энею ребра Кому-нибудь пришло б на ум, Чтоб не тревожил душу вдовью, Бабенок не морил любовью И прах не поднимал на глум. Эней с каргой — давай бог ноги! В гееннскую забравшись глушь, Он повстречался на дороге С ватагою знакомых душ, И начались у них объятья, Челомканье, рукопожатья: Князька любили своего! Эней вгляделся в оборванцев И многих опознал троянцев, А первым делом — вот кого: Педька, Терешка, Шелифона, Панька, Охрима и Харька, Леська, Олешка и Сизона, Еська, Пархома и Феська, Стецька, Ониська, Опанаса, Свирида, Лазаря, Тараса… Еще нашлись Остап, Овсий И те, что по волнам шатались Да в море синем и остались. Средь них — Вернигора Мусий… Кагал устроили великий. Галдеж поднялся, хохотня. Не умолкали гомон, крики, Вранье, прибаски,трескотня. Давнишнее припоминали, Уже и лишнее болтали. Эней судачил пуще всех. Побалагурили маленько, И, хоть сошлись друзья раненько, Он задержался, как на грех. Пришлось не по нутру Сивилле, Что разбрехался он вконец, Что дитятко затормошили И не опомнится птенец. Сивилла на Энея взъелась, Раскаркалась и расшумелась. Эней в испуге задрожал. Троянцы тоже все струхнули Да врассыпную и махнули, А он за бабкой побежал. Пожалуй, пару добрых гонов — Чтоб не соврать — они прошли И хаты, и дворец Плутонов Как раз увидели вдали. Карга Энея в бок толкнула И на хоромы пальцем ткнула: «Здесь проживает пан Плутон С женой своею, Прозерпиной. К нему-то с золотой ветвиной Тебя веду я на поклон». Пришли под самые ворота И услыхали: «Кто идет?» — От бабы скверной, криворотой; Она у запертых ворот Отвратным пугалом торчала И била в медное клепало, Как в панских водится дворах. У ней на голове и шее Клубками шевелились змеи, Смертельный нагоняя страх. Она без хитрости, без лести, Открыто, без обиняков, Встречала грешных честь по чести, Драла ремнями, как быков, Кусала, грызла, бичевала, Крошила, шкварила, щипала, Царапала, порола, жгла, Пилила, корчила, топтала, Рвала, вертела, шпиговала, Тянула жилы, кровь пила. Увидя бабы облик мерзкий, Эней, бедняжка, обомлел. Ягу спросил он, — кто так зверски Терзать несчастных повелел? Сивилла рассказала честно Всё то, что было ей известно: Мол, есть в аду судья Эак; Он смертной казнью не карает, Но истязать повелевает. Прикажет — вот и мучат так! Ворота сами разомкнулись, И с веткой, что горит как жар, Сивилла и Эней толкнулись К царице — поднести ей дар; Пришли почтить ее особу И облегчить ее хворобу, Да набежали сторожа! Хоть не прибили пары нашей, Однако проводили взашей: Недужна, дескать, госпожа! Зато открылся без заминки Покой подземного царя, Где ни соринки, ни пылинки, Оконца сплошь из янтаря, В начищенных гвоздочках стены, Везде порядок, блеск отменный, Куда ни глянь — сусаль, свинец, Сверканье меди и булата, Светлицы убраны богато. Ну панский истинно дворец! Вошли в Плутоново жилище Разинув рты Эней с ягой И, вылупив на лоб глазищи, Дивились красоте такой. Подмигивали, усмехались, Локтями то и знай пихались. Эней причмокивал, свистал: «Вот тут-то праведные души Ликуют, бьют небось баклуши!» Эней и этих повидал. Они сидели, руки сложа, Для них и в будни праздник был: Покуривали трубки лежа, А кто хотел — горелку пил. Но угощались там не пенной, А третьепробною, отменной (Ей вкусу придавал бадьян), А также запеканкой пряной, Анисовой или калганной. В ней были перец и шафран. Вареники, оладьи, пышки На блюдах высились горой. Все наедались до одышки Пшеничных калачей с икрой. Там кушали паслен, клубнику, Чеснок, рогоз, терн, ежевику, Крутые яйца с сыровцом, Какую-то глазунью — чудо! — Немецкое, не наше блюдо, — А запивали всё пивцом. Где ждало грешников бездолье И приходилось им страдать, Там было праведным приволье, Заслуженная благодать. Им дозволялось без помехи По вкусу выбирать утехи. Творился полный ералаш: Кричи, молчи, вертись, пой, слушай, Лежи, валяйся, спи, пей, кушай, Рубись — и то дадут палаш! Но чваниться и зазнаваться, Насмешками глаза колоть И брат над братом издеваться Не смели — упаси господь! Раздоров, стычек, ссор пустячных, Ругни, обид, расправ кулачных В заводе не было у них. Все жили в дружбе и приязни И женихались без боязни Ревнивых ябед, козней злых. Точь-в-точь как на святой неделе, Совсем не скучно было там И — словно вы зипун надели — Ни холодно, ни душно вам! Кому что вздумается — сразу Появится, как по приказу: Моргнешь — и с неба упадет. «Скажи, кто — праведники эти?» – Ягу спросил Эней, заметя, Что им со всех сторон почет. «Они, поверь, не толстосумы, — Сивилла молвила в ответ, — И не чиновные — не думай! — И не с брюшком округлым, нет! Не те, что в дорогих жупанах И в кармазинах, и сафьянах; Не те, что с четками в руках, Не рыцари и не вояки, Не те, что рявкают «и паки», Не в златотканых колпаках! То — бедняки, хромцы, юроды, Что слыли дурнями у всех; Слепцы, калеки от природы, Сносившие глумленье, смех; Все те, что летом и зимою, Голодные, с пустой сумою, Дразнили по дворам собак, С мольбой в оконницы стучали, Но «бог подаст» лишь получали И уходили натощак. Тут бесприютных вдов немало, И девы-голубицы есть. Небось им юбки не вздувало, Они блюсти умели честь; И те, что, без родни оставшись, В домах сиротских воспитавшись, Попали в податной оклад; И те, что лихвы не лупили, А людям помогать любили,— Кто чем богат был, тем и рад. И хоть на свете справедливой Не больно много старшины — Увидишь и такое диво! Бывают всякие паны. Будь сотник ты или значковый, Будь войсковой иль бунчуковый, — Коль праведную жизнь ведешь (Хоть господам не сродно это), Сюда без всякого запрета Ты после смерти попадешь». «А почему ж, голубка сиза, — Эней спросил ягу опять, — Мне батьку своего, Анхиза, Не удалось нигде застать: Ни с грешными, ни у Плутона?» — «А для Анхиза нет закона: Где вздумается — там живи! — Карга сказала, хмуря брови. — Он родственник богам по крови И по Венериной любви». Болтая, на гору взобрались, Присели отдохнуть слегка; Умаявшись, они старались Не проворонить старика, Посматривали то и дело: Искать уж им осточертело! Анхиз в ту пору был внизу, Похаживая по долине, Раздумывал о милом сыне, Готовился пустить слезу. Но вдруг Энея ненароком Заметил он издалека И побежал вприскочку, боком — Обнять любезного сынка. Куда как не терпелось деду Начать с Энейчиком беседу, Его услышать голосок. Порасспросить по-стариковски И в губы чмокнуть по-отцовски, Наедине побыть часок. «Здорово, дитятко, сыночек! — Энею закричал Анхиз. — Не мог прийти без проволочек! Заставил ждать себя! Стыдись! Ступай скорей к родному бате! Мы всласть наговоримся в хате». Но, слюни распустив, сынок Стоял дубиной, обалдуем, И обменяться поцелуем Он с мертвецом никак не мог. Родитель разгадал причину, С чего сынок ему не рад. Обнять хотел он сиротину, Да получилось невпопад. Анхиз тогда изрек рацею, В которой предсказал Энею, Каким он будет хлопцам дед И чем его, Энея, дети Прославятся на белом свете, Какой оставят в жизни след. А в пекле — на-поди! — веселье Случилось вроде вечерниц. Там собралась не для безделья Гурьба девчат и молодиц: Кто стал загадывать загадки, Кто — в ворона играть, колядки Да песни свадебные петь; И паклю жгли, и ворожили, И по спине жгутами били; Всю ночь готовы были бдеть. Тугие косы и косицы Укладывали там венком, И от «венгерки» половицы Тряслись, ходили ходуном: Там «тесной бабой» забавлялись, В трубе о суженых справлялись, Шли полночью в безлюдный дом: Щетину девушки палили И олово на свечке лили, Подслушивали под окном. К девчатам своего Энея Анхиз привел и усадил; Как неуча и дуралея, Принять в беседу попросил: «Уж вы сыночку послужите, Свое уменье покажите, Покличьте лучших ворожей И дайте нам ответ нелживый: Счастливый или несчастливый, Удатный, нет ли мой Эней?» Дивчина там была — воструха: Ловка, быстра, шустра, умна, Плутовка — так и лезет в ухо! Увертлива, как сатана, Насмешница и озорница, Гадать большая мастерица — И тем прославилась как раз; Брехню состряпать ей в привычку, Кому-нибудь приляпать кличку И угодить не в бровь, а в глаз. Проныра, знахарка, шептуха, Не размышляя, к делу — шмыг, Застрекотала прямо в ухо: «Давай-ка загадаю вмиг! Не ошибусь и точка в точку Родному твоему сыночку Правдиво предскажу судьбу. Ей-богу, не совру Энею! Умом раскинуть я умею, Любую знаю ворожбу». Вот ремеза гнездо дивчина Вложила в глиняный горшок И сорванных на Константина Ведьмовских трав сухой пучок. Подснежник, васильки, цикорий, Зоря, шалфей — в ее наборе, И ландыш, зверобой, чебрец. Всё это залила водою, Прозрачною, непочатою, Сказавши несколько словец. На жар поставила, накрыла Щербатым черепком горшок. Энея рядом посадила, Чтоб раздувал он огонек. И вот уже кипит, клокочет, Шипит, пузырится, бормочет, Ворочается сверху вниз: Эней насупился, не дышит, Он голос человечий слышит, Насторожился и Анхиз. Раздули огонек нехудо, Горшок заклокотал сильней. Из раскаленного сосуда Стал голос явственней, слышней: «Энею горевать не надо. Анхиза и Венеры чадо, Он расплодит великий род. Сей род обширный, стойкий, смелый В чужие вторгнется пределы И под себя их подомнет. Чувствительные перемены Произведет в своем краю И, римские воздвигнув стены, Там заживет он, как в раю. До той поры не загорюет, Пока, склонясь, не поцелует С ноги святейшей постола. Теперь довольно! Убирайся! С покойным батюшкой прощайся, Покуда голова цела». Отцу не слишком улыбалось Так скоро отпустить сынка, — Не думалось и не гадалось, Что встреча будет коротка И доведется столь поспешно Бежать Энею из кромешной. И, провожая свой приплод, Слезами старый обливался, С Энеем крепко обнимался, Кричал Анхиз, как в марте кот. Сам-друг с ягой пришлось Энею Махнуть оттуда напрямик. Он без конца ворочал шею, Но скрылся из виду старик. Из пекла вышли потихоньку, Пустились дальше полегоньку, Эней своих узрел опять: Троянцы дрыхнули вповалку. Он отшвырнул суму и палку И тоже завалился спать.
в официальном магазине Литрес

Без серии

Энеида
Записи Котляревского о первых действиях русских войск в турецкую войну 1806 года
Наталка Полтавка
Енеїда
Москаль-чарівник
Наталка Полтавка
Енеїда [Энеида]
Поетичні твори
Москаль-чарівник