Однако может ли собственно религиозная вера быть разумной в таком же смысле? Если да, то выдвинутое выше возражение — что вера в нашей ее трактовке слишком уж похожа на обыкновенный разум — вовсе не будет возражением. Сам вопрос, однако, остается трудным; ответ же отчасти зависит именно от того, что же это, по нашему мнению, означает — иметь разумные основания для религиозной веры?

Согласно некоторым философам, убеждение разумно лишь в том случае, если можно видеть, что сопоставление наличных данных явно свидетельствует в его пользу. Если это верно, то рациональность религиозного убеждения (как и любого другого) зависит в конечном счете от силы аргументов, которые мы можем представить для его обоснования. Если мы способны доказать (пусть не другим, а хотя бы самим себе), что наш собственный опыт или определенные факты, относящиеся к миру вне нас, очевидным образом подтверждают наши религиозные убеждения и, кроме того, что никакие доступные нам контрдоводы не могут перевесить имеющиеся у нас положительные свидетельства, то наше убеждение разумно. В противном случае — нет. Назовем эту позицию эвиденциализмом.

Другие философы, однако, с этим не соглашаются, полагая, что религиозные убеждения не зависят от нашей способности представить подтверждающие их доводы. Убеждение, говорят они, является разумным (в самом общем смысле) до тех пор, пока выполняются следующие два условия: (а) оно порождается надежными [reliable], правильно функционирующими познавательными способностями, и (б) лицо, которое придерживается данного убеждения, не считает или не имеет бесспорных причин считать это убеждение неразумным. Назовем эту позицию релиабилизмом [reliabilism]. Конечно, убеждения, возникшие при отсутствии каких–либо аргументов в их пользу, порой являются неосновательными либо свидетельствуют о расстройстве познавательных способностей. К примеру, психически нормальным присяжным заседателям требуются доказательства и факты, чтобы прийти к основательному убеждению о виновности или невиновности подсудимого в деле об убийстве, и человеческие существа с правильно функционирующими умственными способностями в силах это понять. А потому человек, склонный составлять в подобных случаях собственное мнение при отсутствии доводов в его пользу, в лучшем случае не заслуживает доверия, а в худшем — просто нездоров. И все же у нас нет очевидных причин думать, что убеждения, возникшие при отсутствии доводов в их пользу, никогда не следует принимать всерьез или что они всегда говорят о расстройстве чьих–то умственных способностей. Таким образом, позиция релиабилиста (в отличие от эвиденциалиста) позволяет ему не соглашаться с тезисом, что религиозные убеждения могут быть рациональными лишь тогда, когда они опираются на аргументы.

Так кто же прав в этом споре, эвиденциалист или релиабилист? На наш взгляд, релиабилист крепче стоит на ногах, и в оставшейся части данного раздела мы попытаемся объяснить, почему.

Начнем с анализа мотивов, способных склонить нас в пользу эвиденциализма. Предположим, у вас есть убеждение — какое угодно убеждение, не являющееся самоочевидным в том смысле, в каком являются самоочевидными логические истины, — для обоснования которого вы не находите никаких доказательств. В таком случае вы не способны — совершенно не способны — объяснить, почему было бы разумно держаться данного убеждения. Но если это верно, то чем же ваше убеждение отличается от (абсолютно недоказуемого и неопровержимого) мнения, что на расстоянии ровно ста световых лет от нас есть маленькая планета, полностью населенная гномами? Последнее мнение явным образом нелепо. Но разве не оказывается таковым и ваше убеждение? Во всяком случае, решительно себе не представляя, чем его можно подтвердить, вы уже не способны указать, чем же эти два убеждения отличаются в этом смысле друг от друга. Но если это так, то, с вашей же точки зрения, эти два убеждения должны быть в равном положении относительно своей обоснованности: одно является правомерным лишь в том случае, если правомерно другое. Ясно, однако, что верить в планету гномов у вас нет никаких оснований, а следовательно, и другое, ваше, убеждение также оказывается ничем не оправданным.

Мы уже отметили, что некоторых убеждений — например, убеждения в надежности ваших познавательных способностей — можно разумным образом держаться и при отсутствии каких–либо оснований (они не являются даже самоочевидными). А значит, эвиденциалисту придется модифицировать свою трактовку того, как наши убеждения становятся обоснованными, — либо согласившись с этим мнением, либо объяснив нам, почему оно кажется истинным, даже будучи ложным. Но что бы ни сказал нам эвиденциалист о фундаментальных убеждениях, вроде убеждения в нормальном функционировании наших познавательных способностей, это совершенно неприложимо к убеждениям религиозным, ведь никто всерьез не думает, что религиозные убеждения им подобны. Иначе говоря, никто не считает, что мы разумным образом придерживаемся религиозных убеждений при отсутствии каких–либо оснований (даже свидетельств опыта).

А значит, никто в действительности не думает, что нам совершенно нечего сказать о том, почему для нас может быть вполне разумным иметь наши религиозные убеждения. Однако, согласно эвиденциалистам, любые объяснения разумности наших религиозных убеждений будут попросту недостаточными, пока мы не подкрепим их доказательствами. Причина того проста: говорить, что мы не располагаем доказательствами в пользу наших религиозных убеждений — это все равно что сказать, что мы не можем обосновать их утверждениями. В таком случае мы либо вовсе не имеем решительно никаких оснований держаться этих убеждений (с чем не согласится даже релиабилист), либо располагаем лишь опытными свидетельствами в их пользу. Но какого рода опытные данные могли бы мы иметь? Существуют данные восприятия, но, пожалуй, никто в наше время не имеет ничего похожего на непосредственные чувственные свидетельства, подтверждающие его религиозные убеждения. С другой стороны, есть опыт мистический — видения или иного рода сильнейшие переживания, в которых видят акты опытного постижения Бога. Бывают также более обычные и земные разновидности религиозного опыта: чувство божественного всепрощения, таинственное ощущение присутствия Бога в мире, внутренняя убежденность в том, что та или иная священная книга является боговдохновенной. Очень трудно, однако, доказать, что мы способны ясно сознавать, что подобные виды опыта явным образом подтверждают наши религиозные убеждения, а если мы не можем ясно сознавать, что они явным образом подтверждают наши религиозные убеждения, то нелегко понять, на каком основании могли бы мы сделать их фундаментом наших религиозных убеждений.

Для иллюстрации сказанного воспользуемся одним из обычных примеров из литературы о вере и рациональности. Линус имеет квазирелигиозную веру в существо по имени Великая Тыква. Великая Тыква очень похожа на Санта–Клауса: она обладает необыкновенными способностями, раздает подарки достойным людям и только раз в году появляется на публике. Происходит это в день Хэллоуина, а «достойные люди» — это те, кому удается отыскать «истинную» грядку с тыквами и просидеть на ней в ожидании всю ночь. Нужно ли говорить, что большинство из нас назовет веру в Великую Тыкву ни с чем не сообразной и, очевидно, по той простой причине, что в пользу подобной веры невозможно представить ничего, хотя бы издали напоминающего мало–мальски серьезный аргумент.

А теперь вообразим, что Линус имеет некий опыт, склоняющий его к вере в Великую Тыкву. Возможно, он чувствует в глубине своей души, как Великая Тыква говорит с ним и таким образом открывается именно ему, Линусу. Или он просто обнаруживает в себе не нуждающееся в каких–либо аргументах непоколебимое убеждение в том, что Великая Тыква существует и великотыквизм в основе своей истинен. Поможет ли это делу? Большинство из нас ответит отрицательно. Пожалуй даже, большинство из нас, получив эти дополнительные сведения о Линусе, посчитает, что дело совсем плохо. Каждый год Линус отказывается праздновать Хэллоуин и сидит, жалкий и продрогший, на грядке с тыквами, в чаянии пришествия Великой Тыквы, а теперь мы узнаем: все это потому, что он имеет явным образом необоснованное, но совершенно непоколебимое убеждение в том, что ему было дано особое откровение о существовании Beликой Тыквы и о ее замыслах! Какое прискорбное умопомешательство! Такое поведение можно, пожалуй, простить ребенку, но взрослого человека, поступающего подобным образом, следует, по меньшей мере, предостеречь от столь явного игнорирования суровой реальности.

Заметьте, однако, что безумие убеждений Линуса заключается не просто в том, что он держится их на основании опыта. В конце концов, те убеждения, которые связаны с чувственным восприятием, также опираются на опыт, и это вполне нормально. Так в чем же здесь проблема? Проблема, как мы склонны полагать, состоит именно в том, что никто (и даже сам Линус) не способен усмотреть какую–либо связь между его опытом и истинностью его убеждения. У нас просто нет причин думать, что данный опыт свидетельствует о возможной истинности данного убеждения, а значит, нет причин думать, что данный опыт служит обоснованием данного убеждения.