— Вы читали «Без догмата»? — спросил Малинин.

— Читал… Отвратительная книга! Вот где, батенька, гипертрофия интеллекта изображена во всей гнусности…

— Вы шутите? — с изумлением воскликнул врач.

— Нимало.

— Не может быть! Да неужели вам чужда эта тонкость психики, острота чувств, духовная сложность героя?

— И никаких чувств там нет, а есть одни разнузданные умствования бескровного человека.

— Да ведь это вопль всё познавшей души.

— Ого! Это писк трусливой плоти, которая хочет жить, но боится жить…

— Ну, вы сели на своего конька! Я не спорю больше… у меня голова болит!.. — воскликнул Малинин, раздраженно отвертываясь от собеседника.

Тот помолчал несколько секунд и спокойно предложил:

— Пойдемте завтракать?

— Идемте!.. — согласился Малинин. А потом почти с удовольствием воскликнул: — Ну, право же, нет ни одного пункта, на котором мы сошлись бы!

— Верно! Но — и пускай не будет, да?

— Н-не знаю…

— Ну, идемте…

— Посидим еще минут пять?

Они взглянули друг на друга, и оба дружно расхохотались.

— А весело мне с вами! — вскричал Шебуев.

Малинин с улыбкой взглянул на него и, помолчав, сказал:

— Ну, пойдемте!.. В самом деле хочется есть…

Они встали и, не торопясь, пошли по дорожке сада. Малинин шел, покачиваясь, наклонив голову и глядя себе под ноги, а Шебуев, глубоко вдыхая весенний воздух, поглядывал на врача сбоку и, добродушно улыбаясь, шагал твердо. Шебуеву нравился этот задумчивый и прямой человек, хотя порою его искренность казалась архитектору болезненно вспухшей, никому не нужной и тягостной даже для самого Павла Ивановича… Порою он ловил себя на чувстве жалости к Малинину; иногда его печальные речи представлялись архитектору похожими на теплый пепел. Но в то же время он замечал за Павлом Ивановичем настойчивое желание встать ближе к нему; это было почему-то лестно для Шебуева и усиливало его симпатию к врачу.

— Вы о чем думаете? — дружески спросил он его минуты через две молчания.

— О вас, — с улыбкой ответил Малинин. — Что это вы проиграли Чечевицыну?

— Э, немного… то есть не особенно много… Обидно, что натолкнул его на мысль увеличить капитал… Чёрт знает, зачем мне это понадобилось… Молод еще я… И тороплюсь там, где надо бы поспешать медленно…

Малинин снова задумался, помолчал и, заглянув в лицо Шебуева, ласково заговорил:

— Я… хочу спросить вас… но боюсь, что это неловко.

— Ну, вот еще! Спрашивайте, не стесняясь… В чем дело?

— Говорят… у вас на стройке работает плотник… ваш родной дядя… у которого вы воспитывались? Вы извините…

— В чем это извинить? Работает дядя — и хороший плотник. Будь он грамотен — я б его десятником сделал… А почему он вас интересует?

Малинин помолчал.

— Почему? Да… мне думается, что это неловко… то есть должно стеснять вас… меня бы стесняло…

— Что же собственно стесняло бы вас? — с искренним удивлением спросил архитектор.

— Да… эта разница положений… Старик — ведь он уже стар? — работает за несколько рублей в месяц… тогда как я… архитектор… зарабатываю сотни…

Шебуев с острым блеском в глазах осмотрел собеседника и серьезно сказал:

— Н-да, при таких чувствах вам для уравнения с дядюшкой в заработке пришлось бы тоже пойти в плотники…

— Зачем же? — задумчиво возразил Павел Иванович, — Можно бы отправить его в деревню, на покой… Дать ему несколько сот…

— А, вон что! — воскликнул Шебуев. — Но я не филантроп и не охотник плодить в деревне кулаков, находя, что их и без моего дядюшки достаточно…

Малинин быстро взглянул на него и смутился.

— Аким Андреевич! — торопливо и мягко заговорил он. — Я, кажется, сделал неловкость? Вы обиделись, да? Ведь вы же знаете… я всегда говорю… вслух то, что не говорят.

— Да вы не беспокойтесь! — искренним тоном воскликнул Шебуев, — разве я вас не понимаю? И если б я обиделся, то не на вас, а за вас. Действительно, обидно видеть людей хороших и честных, когда они ставят себя в зависимость от пустяков. Ведь что такое дядя-плотник? Пустяк!..

— О, что это вы? — тихонько проговорил Малинин.

— Ну да! Пустяк, мелочь! Да разве я учился и работал для того, чтобы устроить беспечальную жизнь моему дядюшке?

Малинин тихонько дотронулся рукой до его плеча и спросил:

— Вы ясно, вполне ясно представляете себе, для чего вы учились и работали?

— Да, ясно, вполне! — твердо ответил архитектор.

— Я так и думал… Это… хорошо, должно быть… А вот мне так становится ужасно скучно и… даже смешно, когда я вспомню, что двенадцать лет учился лишь для того, чтобы потом обнюхивать помойные ямы, колбасные, разные мастерские…