— Это сумасшедший? — наклоняясь к Фишеру, спрашивает Маклай.

— О , нет, коллега, — отвечает Фишер. — Чисто тевтонская наука еще молода. Ее деятелям свойствен романтизм…

— Понимаю! — кивает головой Маклай. Страдальческая усмешка появляется на его лице.

— Но теперь меня ничто не остановит! — кричит толстяк. — Я солдат науки. На пушке, на лафете, на лазаретной повозке, а я вступлю в Париж! Уф-ф, — толстяк отдувается. — Из-за этих проклятых омнибусов я иду пешком от самого Оффенбурга. Я худею, и меня могут исключить из Клуба полновесных германцев… Негодяи французы! Они подкупили Рудольфа Вирхова, и тот публично заявил, что моя дева — вовсе не дева, а останки древнегерманского кретина. Вот где кощунство!

— Успокойтесь, доктор Берхгаузен, — учтиво говорит капитан. — Присядьте. Мы разберемся с вашей девой. Следующий!

Немец в тирольской шляпе боком подходит к коменданту. Офицер читает бумаги и качает головой.

— Как жаль, — говорит комендант. Он подводит немца к ближнему окну, предлагая жестом взглянуть на открывающийся вид. Клубы черного дыма поднимаются к небу. — Вот он, Страсбург, — говорит он. — Вы, конечно, можете следовать туда… Я дам вам бумагу. Но я должен вас огорчить. Вот Кельский мост. Страсбург долго нас будет помнить. Так вот, библиотека города Страсбурга, которая вас интересует, сгорела. Вы опоздали.

— Вот так и с Лувром может получиться. Мне нужно спешить, — кричит толстяк.

— Как приятно, — говорит Фишер. — Здесь столько людей науки! Коллега, — обращается он к немцу в тирольской шляпе, — над какой темой вы хотели работать в Страсбурге?

— Темой? — Немец в шляпе недоуменно смотрит на Фишера. — Мне было приказано конфисковать библиотеку и вывезти ее в Берлин. Господин капитан, я все же поеду в Страсбург. Может быть, там еще уцелел какой-нибудь музей…

Направляясь к выходу, немец в тирольской шляпе задерживается возле Маклая.

— Приношу извинения за причиненное беспокойство… Мы, люди науки… — Немец понижает голос: — Советую вам не упускать случая. Просите у коменданта голову французского лазутчика, которого сейчас вздернут. Череп француза, набитый ложными или поверхностными идеями! Какая находка для подлинного антрополога. Желаю удачи…

Немец, хрипло смеясь, идет к дверям.

— Теперь я вижу, — тихо говорит Маклай доктору Фишеру, — что немецкая наука и прусская казарма слиты воедино…

— Что? — Фишер, видимо, плохо понял сказанное. — Да, господин Маклай, война внесла свежую струю в немецкую науку.

— О, моя Лумбахская дева! — стонет толстяк, растирая рукой свои икры. В другой руке он держит какую-то бумажку, наклеенную на картон. Он долго рассматривает ее и наконец прячет в глубокий карман.

Смуглый пожилой человек во всем черном, с плоским блестящим портфелем под мышкой, окруженный толпой секретарей, входит в комнату немецкого коменданта.

— Господин Блейхрейдер! — громко возглашает секретарь.

Вновь прибывший даже не удостаивает коменданта своим вниманием. К офицеру подходит один из секретарей, держа в руках бумаги приезжего и его свиты.

— Боже мой… Какая встреча! — быстро говорит Маклаю доктор Фишер. — Иногда лица отнюдь не германского происхождения могут быть не только полезны, но и преданны тевтонской идее. Герсон Блейхрейдер — личный банкир Бисмарка, финансовый советник правительства, глава крупнейшего банка. И какой вкус, какое чутье! Я знаю его по Балканам шестидесятых годов, где мы решали дунайскую проблему. Как он встретил мою монографию о попугаях, книгу о Золотом береге… Истинные меценаты понимают нас, кабинетных ученых.

Блейхрейдер, узнав Фишера, властным знаком подзывает его к себе.

Оставшись один, Маклай рассматривает стены комнаты. Взгляд его останавливается на большой карте Европы. Он видит черные стрелы, наспех нарисованные на карте. Они концами своими направлены на Страсбург и Париж.

Блейхрейдер и Фишер стоят у окна и негромко беседуют. Шуба банкира расстегнута, на его груди виден прусский орден Красного Орла.

— Судьба Франции решена, — говорит Блейхрейдер. — В моем портфеле лежит свежая депеша. Альфонс Ротшильд на Laffit ждет моего появления. Господин Фишер, нам нужны талантливые люди. Мы, политики, и, финансисты, будем душить Францию контрибуцией. А роль людей науки? Французы будут вопить на весь мир. Кому, как не вам, говорить о неполноценности французов как нации? Вам известен пресловутый антрополог Поль Брока. Он претендует на титул создателя науки о человеке. Он мог бы быть полезен нам. Вы понимаете меня?

Блейхрейдер сжимает правую руку в кулак.

— Если я буду покупать Брока — он пошлет меня к черту, — продолжает банкир. — Покупать будете его вы, Фишер. Сколько нужно для того, чтобы француз сам стал говорить о превосходстве германской расы, о белокуром победителе? Подумайте.

Блейхрейдер погружается в раздумье.

— Господин советник! — Фишер задыхается от волнения. — А моя старая мечта, моя лазурная Океания, Новая Гвинея — солнечный миф Германии! Страна Офир царя Соломона. Я взываю к исполинским образам Библии… Поймите наконец меня. Помните, мы говорили…