Шрифт:
АНДРЕЙ. Может, и не люблю.
КОНОВ. Не любит. Аллу Борисовну Пугачеву. Все любят, а он один не любит. Все маршируют, а он один на пеньке сидит. Все дураки, а он один умный. Видал умника?
НОВАЦКИЙ. Ну, почему? Он может сказать, что не будет маршировать. Сказать может все, у нас демократия.
КОНОВ. Но маршировать будешь.
АНДРЕЙ. Не-а.
Новацкий резко бьет его по лицу. Андрей падает. Конов поднимает его и усаживает на скамейку.
НОВАЦКИЙ. Доломать нос? Этого хочешь? Так я доломаю!
КОНОВ. Не горячись. (Андрею.) Повторим. Я сказал: но маршировать будешь. А ты что ответил? Не слышу!
АНДРЕЙ. Ну, буду.
КОНОВ. Без «ну»!
АНДРЕЙ. Буду, буду, чего вам еще надо?
НОВАЦКИЙ. В общем-то, больше ничего.
КОНОВ. Нет, еще кое-что. Рядовой Демидов!.. Повторяю: рядовой Демидов!
Андрей встает.
КОНОВ. Как нужно стоять?
Андрей вытягивается по стойке «смирно».
КОНОВ. Вот теперь все. Вольно. Вопросы есть?
АНДРЕЙ. В чем же она – ваша демократия?
КОНОВ. А в самом деле – в чем?
НОВАЦКИЙ. Пугачеву можешь не любить. Это сколько угодно.
Новацкий и Конов уходят. К Андрею подходят Пуня, Жердев и Бронин.
ПУНЯ. Опять схлопотал?.. Слушай, мы вот что хотим тебе сказать: не выступал бы ты, а? А то ведь как все это выглядит со стороны? Ты выступаешь, тебя бьют, а коллектив вроде того что за товарища не вступился. Сам рассуди: мы-то при чем?
АНДРЕЙ. Могли бы и вступиться.
БРОНИН. Ты же сам напрашиваешься! Ты выступаешь, ты в порядке, а коллектив за тебя должен морду подставлять? Хорошо жить хочешь! Я, может, тоже кое-чем недоволен, но помалкиваю.
АНДРЕЙ. Это самое интересное: вы-то все почему помалкиваете?
ПУНЯ. Почему все? Я не помалкиваю.
АНДРЕЙ. Глазом дрыгаешь.
ПУНЯ. И дрыгаю. И никто не может ничего сделать. Потому что глазом дрыгать – не проступок!
АНДРЕЙ. А когда им надоест и они скажут: проступок? Фигу в кармане будешь крутить? А карман прикажут зашить?
ПУНЯ. Интеллигентный человек всегда найдет способ выразить свое отношение к происходящему.
ЖЕРДЕВ. Главное в другом: они правы.
АНДРЕЙ. Правы?! Тебе же самого…
ЖЕРДЕВ. Потому и говорю: правы. В самом деле, кто мы такие? Жрем, как взрослые. Равных прав требуем. А как до дела доходит… Почему в комсомоле сплошная трепотня? Потому что рычагов нет. Один кобенится, а все вокруг: ах, Ванечка, ах, Пашечка, почему ты такой несознательный. А так: раз-два – и порядок!
АНДРЕЙ. Раз-два – по морде?
ЖЕРДЕВ. А как прикажешь с такими, как ты? Плясать вокруг тебя? Ты выступаешь, они звереют, кому от этого лучше?
ПУНЯ. Звереют не от сопротивления. Наоборот – от покорности. Я читал. Ничто так не распаляет палача, как покорность жертвы.
БРОНИН. Ну, поехали! Жертва, палач! Проще надо. Чего вы все усложняете? Ну, погода сейчас такая, чего тут усложнять. Осталось каких-то две недели, потом будет другая.
ПУНЯ. Погода! А ты гриб?
ЖЕРДЕВ. Боровик.
ПУНЯ. Мухомор.
БРОНИН. Сам ты мухомор!
ЖЕРДЕВ. Сыроежка. На обед бы тебя. С картошкой, в сметане!
БРОНИН. Пошел ты! (Отталкивает Жердева, тот падает на Пуню, Куча-мала.)
Андрей поднимается, подходит к веревке, на которой сушатся рабочие рукавицы, выбирает пару.
ПУНЯ. Эй, что ты делаешь? Это же рукавицы Конова!.. Слышишь? Это рукавицы Конова!
Не обращая на него внимания, Андрей уходит.
ПУНЯ. Видели? Он взял рукавицы Конова! Нужно его вернуть!
БРОНИН. Не лезь.
ПУНЯ. Почему?
БРОНИН. А ты не понял? Он нарочно взял рукавицы Конова!..
Пауза.
Появляется СТАРШИНОВ. Он в том состоянии, когда человек ощущает в себе единение со всем миром.
СТАРШИНОВ. Я – Кант! И что характерно? Две вещи не перестают меня поражать, звездное небо надо мной и нравственный закон внутри меня!..
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Острая, ядерной мощности музыка дискотеки. Перед НОВАЦКИМ, КОНОВЫМ, ШАРАПОВЫМ и ЧЕБОТАРЕВЫМ самозабвенно и всяк по-своему отплясывают их бывшие однокурсники. Но никакая музыка не может заглушить для этих четверых то, что навечно в памяти, как ожог: крик матерей в зале суда «Сынок!.. Сыночка!.. Сыночек!..»
Появляется АРБИТР. Дискотека трансформируется в обычную жизнь отряда.
АРБИТР. «18-е сентября…»