— В сладком-то — яд!

— А ты его не ешь, не любишь?

— Ну, так что? Я не праведник!

— Ага? То-то!

— Что — то-то?

— Ничего! Псу — не укор, коли цепь коротка.

И, нос к носу друг с другом, они начали возбужденно спорить, влагая в простые, но неожиданно ловко соединенные слова какие-то только им понятные мысли. Один — тонкий, весь вытянувшийся вверх, с холодным взглядом насмешливых глаз па темном костлявом лице, говорил бойко, звонко и всё приподнимал плечи; другой — широкий и огромный, раньше казавшийся спокойным, уверенным в себе и всё решившим, теперь дышал тяжело, в его воловьих глазах горела тревожная злость, на лице выступили красные пятна, борода ощетинилась.

— Стой! — уже рычал он, размахивая рукой, вращая мутными зрачками — Как так? Али господь не знает, в чем надо стеснить людей?

— Господь ни при чем, кола ты бесу служишь…

— Врешь! Кто первый руку поднял?

— Каин, — ну?

— А кто впервой покаялся?

— Ну, — Адам?

— Ага-а!..

— Привезли!

Публика хлынула с кормы, увлекая за собою спорщиков; худой мужик опустил плечи и плотно запахнул чапан, бородатый пошел за ним быком, наклоняя голову, беспокойно передвигая зимнюю шапку с уха на ухо.

Тяжело ворочая колесами, пароход старался удержаться на течении, и следя, чтоб баржа не навалилась на корму, капитан всё время орал в рупор:

— Лев-во клади, рябая морда! Лево-о-о!

Рыбачья лодка подобралась к борту, утопавшего подняли на палубу, — он был мягок, как неполный мешок, весь сочился водою, шершавое лицо его стало гладко и наивно.

Его положили на крышку багажного трюма, но он тотчас же сел, согнулся и, крепко приглаживая ладонями мокрые волосы, спросил глухо, ни па кого не глядя:

— Картуз поймали?

Из тесной кучи людей, окружившей его, кто-то посоветовал:

— Не про картуз, а про душу надоть бы вспомянуть.

Он громко икнул, обильно, как верблюд, отрыгнув мутную струю воды, посмотрел на людей усталыми глазами и равнодушно проговорил:

— Убрали бы меня куда-нибудь…

Боцман строго сказал ему:

— Ляг!

Парень покорно опрокинулся на спину, заложил руки под голову и прикрыл глаза, а боцман стал вежливо уговаривать зрителей:

— Расходитесь, господа публика! Что тут глаза пялить? Нисколько даже не забавно… Мужик, чего вылупился? Аида, пошел прочь!

Люди, не стесняясь, сообщали друг другу:

— Отцеубийца.

— Да что-о вы?

— Такой мозгляк?

Боцман, присев на корточки, строго допрашивал спасенного:

— Куда билет?

— До Пермы.

— Ну, брат, теперь в Казани слезешь. Как зовут?

— Яков.

— А фамилья?

— Башкин. Мы же — Вуколовы.

— Двойная, стало быть, фамилья…

Бородатый мужик с явным ожесточением трубил во всю грудь:

— Дядю-то и брательника на каторгу осудили, тут они и едут, на барже, а он — вот он! — ему вышло оправдание. Ну, однако это только наличность: как ни суди, а убивать нельзя! Совесть этого не может поднять крови, значит. Даже и близко быть к убийству — нельзя.

Все больше собиралось публики, вышли разбуженные пассажиры первого и второго классов, между ними толкался черноусый, розовый помощник капитана и, конфузясь чего-то, спрашивал:

— Извините, вы не доктор?

Кто-то, удивленно, высоким голосом воскликнул.

— Я? Никогда.

Над рекою мощно разыгрался веселый летний день. Было воскресенье, на горе заманчиво звонили колокола, луговою стороной около воды шли две пестро одетые бабы и, размахивая платками, звонко кричали что-то пароходу.

Парень, закрыв глаза, лежал неподвижно. Теперь, без пиджака, плотно облегченный мокрою одеждой, он стал складнее, было видно, что грудь у него высокая, тело полное, и даже замученное лицо сделалось как будто красивей и круг лей.

Люди смотрели на него жалостно, строго и со страхом, но — все одинаково бесцеремонно, точно это был не живой человек.

Тощий господин, в сером пальто, рассказы вал даме с лиловым бантом на желтой соломенной шляпе.

— У нас, в Рязани, осенью, часовых дел мастер повесился на отдушнике. Остановил все часы в магазине и повесился. Спрашивается: зачем было останавливать часы?

Только чернобровая женщина, спрятав руки под шалью, разглядывала спасенного, стоя боком к нему, скосив глаза, и на серовато-синих глазах ее застыли слезы.