Шрифт:
Слушать его было трудно, голос гудел глухо, церковно, мял и растягивал слова, делая их невнятными. Лютов, прижав локти к бокам, дирижировал обеими руками, как бы укачивая ребенка, а иногда точно сбрасывая с них что-то.
Думает господь большие думы, Смотрит вниз — внизу земля вертится, Кубарем вертится черный шарик, Чорт его железной цепью хлещет.— А? — спросил Лютов, подмигнув Климу; лицо его вздрогнуло круглой судорогой.
— Не мешай, — сказал Макаров.
Клим все еще улыбался, уверенно ожидая смешного, а дьякон, выкатив глаза, глядя в стену, на темную гравюру в золотой раме, гудел:
— Был я там, — сказал Христос печально, А Фома-апостол усмехнулся И напомнил: — Чай, мы все оттуда. — Поглядел Христос во тьму земную И спросил Угодника Николу: — Кто это лежит там, у дороги, Пьяный, что ли, сонный аль убитый? — Нет, — ответил Николай Угодник — Это просто Васька Калужанин О хорошей жизни замечтался.Закрыв глаза, Лютов мотал встрепанной головой и беззвучно смеялся. Макаров налил две рюмки водки, одну выпил сам, другую подал Климу.
Тут Христос, мечтателям мирволя, Опустился голубем на землю. Встал пред Васькой, спрашивает Ваську: — Я — Христос, узнал меня, Василий? — Васька перед богом — на колени, Умилился духом, чуть не плачет. — Господи! — бормочет, — вот так штука! Мы тебя сегодня и не ждали! Что ж ты не сказался мне заранс? Я бы сбил народ тебе навстречу, Мы бы тебя встретили со звоном Всем бы нашим, Жиздринским уездом! — Усмехнулся Иисус в бородку, Говорит он мужику любовно: — Я ведь на короткий срок явился, Чтоб узнать: чего ты, Вася, хочешь?Лютов протянул левую руку Самгину и, дирижируя правой, шепнул со свистом:
— Слушайте!
Васька Калужанин рот разинул, Обомлел от радости Василий — И потом, слюну глотая, шепчет: — Дай же ты мне, господи, целковый, Знаешь, неразменный этот рублик, Как его ни трать, а — не истратишь, Как ты ни меняй — не разменяешь!— Гениально! — крикнул Лютов и встряхнул руками, как бы сбрасывая что-то под ноги дьякону, а тот, горестно изогнув брови, шевеля тройной бородой, говорил:
— Денег у меня с собою — нету. Деньги у Фомы, у казначея, Он теперь Иуду замещает…Лютов уже не мог слушать. Подпрыгивая, извиваясь, потеряв туфли, он шлепал голыми подошвами и кричал:
— Каково? А? Ка-ко-во?
Подняв лицо и сжатые кулаки к потолку, он пропел гнусавым голосом старенького дьячка:
— Неразменный рублик — подай, господи! Нет, — Фома-то, а? Скептик Фома на месте Иуды, а?
— Прекрати судороги, Володька, — грубо и громко сказал Макаров, наливая водку. — Довольно неистовства, — прибавил он сердито.
Лютов оторвался от дьякона, которого обнимал, наскочил на Макарова и обнял его:
— Ты все о моем достоинстве заботишься? Не надо, Костя! Я — знаю, не надо. Какому дьяволу нужно мое достоинство, куда его? И — «не заграждай уста вола мо-лотяща», Костя!
Самгин был удивлен и растерялся. Он видел, что красивое лицо Макарова угрюмо, зубы крепко стиснуты, глаза влажны.
— Ты, кажется, плачешь? — спросил он, нерешительно улыбаясь.
— А что же? Смеяться? Это, брат, вовсе не смешно, — резко говорил Макаров. — То есть — смешно, да… Пей! Вопрошатель. Чорт знает что… Мы, русские, кажется, можем только водку пить, и безумными словами все ломать, искажать, и жутко смеяться над собою, и вообще…
Он отчаянно махнул рукой.
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая, вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил, стоя с рюмкой в руках против дьякона, который, согнувшись, смотрел пол ноги ему.
— Очень оригинально это у вас. И — неожиданно. Признаюсь, я ждал комического…
Дьякон выпрямился, осветил побуревшее лицо свое улыбкой почти бесцветных глаз.
— Комическое — тоже имеется; это ведь сочинение длинное, восемьдесят шесть стихов. Без комического у нас нельзя — неправда будет. Я вот похоронил, наверное, не одну тысячу людей, а ни одних похорон без комического случая — не помню. Вернее будет сказать, что лишь такие и памятны мне. Мы ведь и на самой горькой дороге о смешное спотыкаемся, такой народ!
Изломанно свалившись на диван, Лютов кричал, просил:
— Оставь, Костя! Право бунта, Костя…
— Бабий бунт. Истерика. Иди, облей голову холодной водой.