Ветер дул, волны шумливо накатывались на песчаные дюны. В отдалении замерцал малюсенький красный огонек: то гас, то вспыхивал ярче. Огонек все приближался, пока я не сообразил, что он от сигареты, что кто-то идет навстречу.

Человек приближался, он тоже шел у самой воды, и его тоже обдавали брызги от прибоя. Когда человек подошел почти вплотную, я увидел женщину в темном пальто. Она уже прошла, но я узнал ее по походке, по длинным темным волосам и еще по чему-то, пожалуй, подсказанному сердцем.

– Астра?!

Это была она. Я растерялся, испытывая неловкость, словно причинил ей боль или в чем-то провинился перед ней. И она, должно быть, почувствовала нечто подобное, иначе чем объяснить ее долгое молчание? Затем она задала мне вопрос, которого и следовало было ожидать.

– Почему ты уехал?

– Ты же знаешь…

После небольшой паузы она сказала:

– Я не была там… Справку не достала.

Спросить, где же она тогда была, я не решился – было бы похоже на допрос. Но – каким образом она вышла из создавшегося положения?

– Не вышла, – сказала Астра. – Уволили. Что проще…

Я заметил, что она дрожит – от ветра, должно быть. Докурив сигарету, бросила окурок в море и закурила другую. Мы молчали. Потом пошли вместе, рядом, как в те дни, когда совершали прогулки в окрестностях Риги, когда я рассказывал ей, стараясь быть предельно откровенным, о своей жизни.

– С улицы Диклю съехала, – проговорила Астра. – Здесь, в Юрмале, устроилась. Отдохнуть хочу от всего…

– А деньги?…

– От мамы. Я ее дочь все-таки…

Она дрожала и, как бы ища защиты от ветра, прижалась ко мне.

– С твоим отъездом нехорошо мне стало, – сказала она глухо. – Но я понимала, что вариант Уны и Чаплина для нас нереален… Я это всегда знала. Знала, что не будет у нас общего будущего, но не хотелось расставаться с настоящим: вечная участь слабых – жить иллюзиями…

Этот ее тон мне был знаком.

Она всегда считала себя некрасивой. У нее, очевидно, как и у многих женщин, существовало свое, стандартное представление о красоте, которому она верила, жалея себя. Вследствие этого она не считала, что и ее можно полюбить, что и она может понравиться, думала, что любить может только сама, и безответно, что счастливой может быть лишь в иллюзиях. Она и меня принимала не всерьез – обманывала себя мною. Этот обман был ей нужен. А может, и не обманывала? Разве я отдавал себя ей, как она себя мне? Разве я не всегда думал о Зайце и даже мучил Астру разговорами о ней?…

Я объяснил Астре, что тоже многое потерял, лишившись в ее лице преданного друга.

Метров триста мы прошли молча, вслушиваясь в говор моря. Потом Астра тихонько проговорила:

– Плохо, когда люди встречаются, затем затеряются и все, что было, исчезает безвозвратно…

– Астра, а возраст? Ты же сама сказала…

– В Тарту ты об этом не думал… Это вам, мужчинам; нужны стройные ножки. Нам же… мне прежде всего – человеческое сердце.

– Трудно быть мудрым, ошибаться всегда легко…

Помолчав, она спросила о моей работе над романом, и тут я с облегчением и радостью пустился в пространные описания, хотя и видел, как недоверчиво она им внимала.

– Да-а, – сказала она вдруг, не дослушав. – Ты действительно слаб. У тебя не хватит сил делать кому-либо больно – ни мне, ни Зайцу. А больно нам обеим.

И через минуту, на прощанье:

– Ата!..

Она ушла, размахивая, как обычно, руками, исчезла в темноте…

Однажды в дождливую погоду я ехал в такси и увидел ее еще раз: она стояла под навесом продовольственного магазина, стояла совершенно неподвижно и смотрела ничего не видящим взглядом в одну точку – символ грусти, одиночества, неверия…

Каждый вечер я совершал поздние прогулки по морскому берегу, предаваясь воспоминаниям, мыслям о жизни и о себе в ней, о том, что сделано, что не сделано. Да, я не создал, как задумал, романа с главным героем-алкоголиком, которого спасет Прекрасная женщина, но это не значит, что ее не было… Искать ее, Ненайденную, было явной глупостью – она всегда находилась рядом со мной, и она любила… алкоголика. Возможно, и теперь еще не забыла. И что за глупость думать, будто она могла утонуть вместе со мной! Не такая я огромная глыба, чтоб был в состоянии вызвать своим падением цунами… Падай я с гораздо большей высоты, брызги от этого падения не замочили бы даже ее ног. И я гадал: получился бы у меня любовно-приключенческий роман, как было задумано раньше? Скорее всего, нет. И почему, собственно, нужно отмечать произведение каким-то определяющим его направленность знаком: здесь – любовь, здесь – приключения, здесь – про войну, здесь – про колхозы, а здесь – фантазия, и так далее. Можно же просто рассказать о жизни и о своих размышлениях о ней…

Однажды проснулся среди ночи и вслушался в шум ветра за окном. Там с треском ломались ветви деревьев. Я не мог уснуть. Треск и вой ветра, казалось, манили, звали куда-то. Оделся, вышел и направился к морю. Ветер разбушевался с необычайной силой, кружил песок, а по небу мчались черные облака. Я зашагал вдоль берега. Море взбесилось. Начав с протяжных вздохов и стонов, оно вскоре взревело и бросилось на меня черными объятиями грохочущих волн. Едва устоял на ногах, бешеные порывы ветра валили, стало холодно. Вместо того чтобы вернуться в свой чулан, я потихоньку прибавил шагу, а потом перешел в бег, словно бес в меня вселился.