— Я знаю, где она.

— Прежде всего скажи, как ее зовут?

— Слушай меня, Эгбо. Я передам тебе только то, что она просила. Разумеется, я думаю, что она сумасшедшая, но ты, вероятно, сам это знаешь.

— Ради бога, в чем дело? Она беременна?

— Да.

— Понятно.

— И она знает, что вы с Сими по-прежнему... она вас где-то видела.

— Но она пока не наделала глупостей?

— Собиралась. Она пошла в клинику к врачу, этому шуту Лумойе, а он, как водится, вел себя по-кретински. Думаю, что он предложил переспать с ним, а когда она отказалась, заявил, что ничем не может помочь. Тогда Лумойе стал сплетничать по всему городку, а она, сумасшедшая, ударилась в другую крайность. Теперь она собирается родить ребенка и продолжать занятия в университете.

— Где живет этот врач?

— Я же сказал, что должен передать тебе поручение.

— А я говорю, где мне найти этого сукина сына?

— Ты кричишь на меня.

— Скажи мне, где он живет, и не надо мне твоего поручения!

— Как знаешь.

— Постой, — Эгбо схватил его за руку. Он чувствовал, как желчь обжигает его внутренности. — Банделе, Банделе, роль истязателя тебе не к лицу. Скажи мне, где найти этого человека?

— Я могу тебе передать только то, о чем меня просили.

— Ладно, ладно, говори. Где она? Она действительно хочет вернуться сюда?

— Так мне сказали в канцелярии. Они получили от нее письмо.

— Где она?

— Я не знаю.

— Ты врешь, Банделе.

— Не знаю или вру — думай что хочешь.

— Ладно, хватит. Что она просила мне передать?

— Когда ты решишься на что-либо, скажи мне, и я сообщу ей. Кроме того, я обязан убедить тебя в том, что у тебя нет никаких обязательств. Надеюсь, это мне удалось. Вот и все поручение. — И Банделе повернулся к дверям.

— Нет, постой, — Эгбо заглядывал ему в лицо. — Это, конечно, многое объясняет. Видимо, это и было основанием для твоего необычного...

— Не думай, что все на свете вертится вокруг тебя.

— Ладно, не будем об этом. Ради бога, скажи мне о девушке... она такая странная, даже дикая... Я не думаю...

— Мне бы не хотелось вмешиваться в вашу историю. Поэтому прошу тебя, когда надумаешь, передай мне свое решение — и ничего больше.

Теперь Эгбо не пытался удержать его. Он долго стоял на крыльце, а потом зашагал во тьму.

Банделе сразу прошел наверх, и они слышали, как он плещется в ванной.

— Этот человек хочет себя убить, — сказал Кола, — но почему?

— Что ему нужно, — заметил Саго, — так это хороший сеанс дефекантства.

Сими сидела грустная, и Дехайнва неутомимо пыталась ее развлечь.

Они опаздывали на концерт и помнили об этом, но никто не решался встать и сказать вслух. Выставка Секони открылась днем — с пальмовой водкой и мясом черного барана, чья запекшаяся кровь до сих пор пятнала пол в мастерской Колы. Банделе тогда сказал им: «Зачем вам нужен баран? Разве жертвы уже не было?» Мучительную секунду они ждали, что Эгбо вонзит нож ему в горло, и стояли в ужасе, замерев, над дымящейся кровью и разделанной тушей. Но Эгбо лишь небрежно махнул ножом в сторону Банделе, и тонкая струйка бараньей крови потекла по его рубашке. Напряжение сразу исчезло, и смех пришел на смену нелепой враждебности; даже Банделе улыбнулся, вспомнив, что все это делается ради Секони. На холсте Колы краска еще не просохла, но они отнесли его и повесили в фойе театра, где вечером должен был петь Джо Голдер. На открытие пришли все меценаты, включая чету Огвазоров, которые быстро удалились, заметив муху-другую над потоком пальмовой водки. Убой барана, вкус водки и острый запах жареного мяса приходили в голову Эгбо и возвращали его к единственной встрече в святилище над рекой, и он знал, что это отнюдь не трогательное воспоминание, ибо день с той девушкой был огромен, и Эгбо ошеломляла сила ее воли...

И вот он шагал и шагал, а в гостиной Банделе все со страхом ждали минуты, когда им придется уйти и увидеть за рампой Джо Голдера. Банделе сошел вниз.

— Кажется, пора идти в балаган.

— Ты хочешь нас выставить?

— Нет. Я иду с вами. Но скажите мне, если знаете, отчего во втором отделении Джо Голдер собирается петь реквием? Он что, хочет так искупить грехи?

— Программу составили месяца три назад, — тихо ответил Кола.

— Следовательно, грех он совершил по наитию, — голос Банделе был сух и бесстрастен, как тогда, когда он сказал: «Если поедешь на американской машине последней марки, собаки разлягутся на дороге и позволят себя переехать».

— Ты там не выдержишь, — снова тихо сказал Кола.

— Выдержу. Мы, кажется, все идем на бессмысленное самобичевание. Джо Голдер стоил мне нескольких лет жизни. Но я выдержу.

Банделе был другим человеком, и понять его становилось все невозможней.

Могло показаться, что в нем нет ни сострадания, ни терпимости, хотя на деле именно эти свойства брали в нем верх.

В театре Кола, Саго и Дехайнва сели рядом, а он с Сими занял места в том же ряду, но поодаль. Кола уселся так, чтобы быть сзади Моники, которая пришла с миссис Фашеи. В переднем ряду возле Огвазоров восседал Айо Фашеи.

Банделе был неумолимым, как старейшина на совете, где ему дано лишь однажды высказать суждение. Он словно спрашивал внешне спокойную фигуру на просцениуме: «Что ты нам демонстрируешь? Обман или провал в памяти?» Банделе сидел, как неподвластный времени дух, размышляя о судьбах смертных. А Кола, тщившийся ничего не упускать из виду, старался расположить события по порядку, согласно привычному течению времени, но для этого не хватало ни сил, ни сосредоточенности.