— У меня годовщина свадьбы сегодня. Десять лет.

— Ты шутишь?

Он покачал головой.

— Куча поздравлений, — сказала я, сбегая вместе с ним по лестнице.

— Спасибо. Мы решили отметить, наняли бебиситтера, и Кэти заставила меня оставить пейджер дома.

Холод стал жалить порезы у меня на лице, и голова заболела сильнее.

— Дверца не заперта, — сказал Зебровски.

— Ты же коп, как ты мог не запереть машину? — начала я, открывая дверцу, — и остановилась. Пассажирское сиденье и весь пол были забиты — пакеты от «Макдональдса» и газеты сползали с сидений на пол. Остальная часть пола была занята куском окаменевшей пиццы и стадом пустых жестяных банок.

— Господи, Зебровски, а Агентство охраны среды знает, что ты разъезжаешь на токсической помойке по зонам проживания людей?

— Теперь понимаешь, почему я ее не запер? Кто ее угонит?

Он встал на колени и начал грузить мусор охапками на заднее сиденье. Судя по технике, переднее сиденье уже не в первый раз освобождалось таким образом.

Я стряхнула крошки с пустого сиденья на пустой пол. Когда стало возможным хоть как-то поместиться, я влезла в машину.

Зебровски накинул ремень и включил мотор. Автомобиль зафыркал и ожил. Я тоже надела ремень, и мы выехали со стоянки.

— А как относится Кэти к твоей работе? — спросила я.

Зебровски покосился в мою сторону.

— Нормально.

— А ты был уже копом, когда вы познакомились?

— Да, она знала, чего ждать. Твой друг не хотел, чтобы ты сегодня уезжала?

— Он думает, что я дня этого слишком сильно травмирована.

— Вид у тебя действительно хреновый.

— Спасибо за комплимент.

— Они нас любят, хотят, чтобы мы были острожными. Господи, он же учитель, школьный учитель! Что он знает о мире насилия?

— Больше, чем ему хотелось бы.

— Знаю, знаю. Школы теперь тоже — опасное место. Но это не то же самое, Анита. Мы-то носим оружие. А ты, Блейк, вообще убиваешь вампиров и поднимаешь зомби. Можно придумать работу грязнее?

— Это я знаю. — Но это было не так. Быть ликантропом — еще более грязная работа. Или нет?

— Нет, Блейк, не знаешь. Любить человека, живущего в мире насилия, — тяжкий крест. То, что нас кто-то согласен терпеть, — это чудо. Не струсь, Блейк.

— Я говорила, что собираюсь струсить?

— Вслух — нет.

Черт.

— Бросим тему, Зебровски.

— Как скажешь. Дольф в страшном восторге, что ты решила завязать семейную петлю… то есть узел.

Я сползла по сиденью, насколько позволил ремень.

— Я не выхожу замуж.

— Может быть, не сейчас, но я знаю это выражение лица, Блейк. Ты встала на этот путь, и выход только на другом его конце.

Я хотела бы поспорить, но слишком сама запуталась. Отчасти я верила Зебровски. Отчасти хотела перестать встречаться с Ричардом и вернуться к безопасной жизни. Ладно, ладно, не безопасной, раз вокруг меня ошивался Жан-Клод, но зато я не была помолвлена. Да, но я и сейчас не помолвлена?

— Блейк, что с тобой?

Я вздохнула:

— Я долго жила одна, а человек привыкает к своей жизни.

«К тому же он вервольф». Этого я вслух не сказала, хотя мне и хотелось. Мне нужно чье-то мнение, но полицейский, тем более Зебровски, — неподходящий кандидат в такие консультанты.

— Он тебя осаждает?

— Да.

— Хочет семью, детишек, весь набор?

Детишек. Про детей никто не говорил. Интересно, Ричард представляет себе этакий маленький домик, он на кухне, я на работе, и детки? Нет, черт побери, нам надо сесть и поговорить серьезно. Если мы себе организуем помолвку, как нормальные люди, что это должно значить? И вообще Ричард хочет детей? Я точно нет.

И где мы будем жить? Моя квартира слишком мала. У него дома? Не уверена, что мне это нравится. Это его дом, а ведь мы должны завести наш дом? Блин. Дети? У меня? Это я буду ходить беременная? Только не в этой жизни. Я-то думала, что у нас главная проблема — мохнатость. Может, это и не так.

Черная и холодная, извивалась внизу река, и камни торчали из нее, как зубы великанов. Крутой берег у меня за спиной густо порос лесом. Снег между деревьями был истоптан и разбросан, из-под него виднелась палая листва. Отвесный противоположный берег стоял стеной — оттуда не спустишься, разве только если прыгнуть. Поскольку глубина реки даже в середине не больше пяти футов, прыжок с тридцати футов не казался удачным решением.

Я осторожно встала на краю осыпающегося берега. Черная вода бежала в нескольких дюймах от моих ног. Из берега, разрывая землю, вырывались корни деревьев. Такое сочетание снега, листьев и почти отвесного обрыва будто самой судьбой предназначалось, чтобы сбросить меня в воду, но я буду сопротивляться этому сколько смогу.

Камни уходили в воду низкой неровной стеной. Некоторые из них еле возвышались над поверхностью, но тот, что был в середине, торчал на высоту в половину человеческого роста. И вокруг него обернулась та самая кожа. Дольф, как всегда, был мастером преуменьшений. Кожа — ведь она должна быть размером с хлебницу, а не чуть больше «тойоты»? Голова висела на торчащей скале, будто нарочно обернутая. Дольф хотел, чтобы я это увидела — нет ли в этом какого-то ритуального смысла.