Можно было играть дальше, без пробуксовок. Неназойливые рассуждения Петра растворялись, распадаясь на разноименно заряженные ионы и теряли окраску, выделяя тепло и свет. Примитивная пища всегда усваивается легче.

Для разминки Семен оживил одежду клона, сваленную на пол посреди камеры в отделении милиции. Панцирь, до сих пор лежавший на спине и смотревший пустым капюшоном в потолок, теперь бунтовал, бил рукавами и босыми брючинами в дверь, это было видно через глазок. Майор, прибывший на место происшествия, не испугался (ну просто не понял, что произошло) и, как настоящий рубака — принял решение с ходу, по-суворовски внезапно. По его приказу дверь отперли и майор сам три раза стрельнул в спину уходящему призраку, одежда продырявилась с грохотом кровельной жести, но даже не оглянулась посмотреть, не вскрикнула, засияв тремя дырочками, удалилась навсегда.

Майор, ведомый неизвестной силой, сдвинул дулом фуражку на затылок, задул дымок, слабо тянущийся из ствола, и незнакомым голосом сказал: «Ушел, падла!» «Красиво получилось!» — Семен расслабился, перемешивая в голове цветные пространства.

Стрелки курантов ножницами смыкались к полудню.

Царевич Дмитрий вышел на крыльцо.

Невдалеке шумела Волга.

«Как устал я от этой архивной каторги!» — профессор Батогов вспомнил о студенческих годах, когда элементарные средства (вроде выпитого сырого яйца) возвращали его к жизни. «Но и годы уже не те, и силы уже на исходе».

Подобрав случайно упавший следственный том, профессор углубился в чтение.

В котельной выпили за нормальный пар. Кириллыч по-доброму взглянул на Семена и подумал с ласковой издевкой: «Так как же насчет царевича?» Семен улыбнулся и ответил: «Разберемся».

Дмитрий спустился с парадного крыльца, прикрикнул на мамку, неповоротливую дуру, и прошествовал по двору в надежде чем-нибудь заняться. Позади дома четверо мальчишек играли в ножички.

Профессор оторвался от рукописи, почувствовав легкое движение. Он очень увлекся чтением, и ему показалось, что вокруг — не полки хранилища, а сруб великолепных дьяцких покоев. Батогов снова ухнул в чтение с головой, не успев удивиться.

Петр понял, что гигантский водоворот сиреневых тонов захватил его уже и тянет к сплющивающей точке своей середины. Там, в узком жерле водного вулкана, бился белый земляной червь, скованный цепью судороги, и светлел речной берег, искаженный перспективой. «Ах, как неохота!» — плавники не слушались Петра, пошевелив хвостом, он ощутил ужасный приступ тошноты (или отвращения к собственному телу). Пройдя за секунды всю эволюцию, Петр осознал себя за столом, уставленным деревянной посудой, вспомнил свое новое имя — Данило, и спросил у мужчины во главе стола: «Что, батя, помолились, пора и каши отведать?»

Царица только села обедать, когда во дворе истерически закричали: «Царевича зарезали!!!»

Кириллыч глубоко вдохнул свежий воздух и ощутил в себе пульс давно ушедшей молодости. Раскланявшись со звонарем, поднимавшимся на колокольню, подошел к пацану в роскошной царской одежде. «Ну, здравствуй, государь!» Дмитрий гордо посмотрел на малознакомого Никиту Качалова и приветствовал его кивком головы. «Какой красивый ты нынче, государь!» Дмитрий улыбнулся. «Похвастал бы ожерельицем!» Дмитрий неспешно расстегнул пуговку на вороте и запрокинул голову, тряхнув светлыми кудрями. Кириллыч выхватил из кармана ногайский нож.

К ним через двор бежал Осип Волохов с безумным взглядом Семена.

«О-о-па!!! Перестарались». Семен понял, что игра перехлестнула через край, когда увидел себя в царском дворе Углицкого кремля. Царевич невдалеке играл в ножички. Мягкая земля хозяйственного двора была истыкана сталью и напоминала Семену чудовищный нарыв. «Ну сейчас, сейчас у него припадок случится, а мама моя недоглядит»: Василиса Волохова, неповоротливая мамка, судачила с какими-то бабами, тоже, верно, мамками. Царевич побледнел, и его кинуло на нож. Земля пропиталась нежданной влагой.

Кириллыч резанул по доверчиво открытому горлу мальчишки повыше бусин, рука неожиданно дрогнула и открывшаяся хрипящая рана показалась недостаточно широкой. «Надо же, сколько раз все это прокручивал… Чужими-то руками жар загребать, а сам-то, сам!..» Мамка кинулась на тело царевича, закрывая его и мешая вновь поднятой, кровавой уже, руке, закричала. «А Осип-то где? С ним мы вроде?»

«Ну правильно, — профессор оторвался от еды, посмотрел на жену, на сына, — Сам он напоролся. Играл и напоролся. Я же не подбивал Микиту, я же дома сижу, обедаю». Рукопись захватила его с головой. «Хотя бес меня знает. Что Борис прикажет, то и сделаю. Хоть и дьяк, а подневольный человек». Жирная пища быстро насыщала.

Петр не совсем еще отошел от прожитого переживания, в голове его шумело веретено, складывая пушистые нити отвращения. Молча ждал, пока батя возьмет первый кусок, надлежащий главе семьи и можно будет начинать трапезу.

Мария вскочила, схваченная страшным сознанием потери, кинулась вниз по лестнице, отбрасывая ее пролеты назад руками. На хозяйственном дворе мамка в голос песенно причитала над телом Дмитрия, срываясь на верхних тонах. Мария закричала, бросилась на мамку, схватив по дороге полено. Поленница покачнулась и осыпалась, дробясь на чурбачки. «В набат бейте, в набат!!! Государя вашего убили!»