Остается Борчик. А ведь еще есть и Каракурт – никто не видел его мертвым!

Н-да… Похоже, разгадка все же кроется в ороборо. Змея, кусающая свой хвост. Живое колесо. Сансара – так, кажется, сказала госпожа Стефани? Сансара, сансара… Что-то индийское, буддийское, тибетское. О, вспомнил! Сансара – это череда перерождений, цепь реинкарнаций, в ходе которой человек становится все совершеннее и совершеннее, а в конечном итоге достигает нирваны. Или попадает в нирвану? Тьфу ты, опять не то. Какое уж тут совершенство, если снейкеры убивают женщин, стариков, детей и жгут дома. Нет, сансара явно отпадает. Ноль я в этих делах, полный ноль…

Погруженный в размышления, я не заметил, как забрел к меднодорожным путям, убегающим на восток. Был теплый полуденный час, и над нагретыми Эос плитами дороги дрожало призрачное марево. В стороне, за высокими заборами, виднелись крыши «Поющего поселка», где жили инженеры и конструкторы Металлургической корпорации. Малый Клык отбрасывал густую тень, в которой Фербис казался подводным городом, утонувшим в густой синеве.

И тут меня осенило. Кусочки мозаики, хаотично летавшие в голове, вдруг сложились в рисунок, не совсем четкий, но вполне понятный.

– Власть! Ноль! Цикл! Вечность! – выкрикивал я, широко шагая по насыпи вдоль дороги. Давно забытые ощущения от хорошо выученного урока, за который ты получил заслуженную пятерку, переполняли меня. Сегодня же я доложу обо все Лускусу, и… И, думается мне, господ снейкеров ждут невеселые деньки.

– Ороборо, говоришь? – Лускус щелкнул пальцами. – Вечность и пустота. Забавно, очень забавно. Интересно, кто их надоумил. Впрочем, это неважно…

– Как это – неважно? – вскинулся Клим.

– Да ты не обижайся. – Лускус перегнулся через стол, похлопал Елисеева по плечу. – В человеческой истории было немало говорунов, качественно пудрящих мозги целым нациям. Все попытки сыграть с ними на их поле заканчивались зиккуратами трупов. Тут надо проще. Понимаешь, для меня снейкеры эти – они как грызуны, которые в старину поедали посевы и мешали нормально жить крестьянам. Мы их уничтожим, дай срок. Изведем под этот самый их змеиный ноль. А вникать в символику, пытаться понять – зачем? И кстати, ведь недаром в старину говорили: «Понять – значит простить». Под ноль – и все.

– Угу. – Клим кивнул. – Вместо того чтобы попытаться договориться, перетянуть на свою сторону, будем стрелять и рубить. Положим кучу своих, но зато изведем врага под корень. Дичь какая.

– А с мышами, пожирающими урожай, ты бы тоже стал договариваться? – недобро прищурил глаз Лускус.

– У мышей нет арбалетов и пулевых винтовок, – отрезал Клим.

– Вот, кстати, о винтовках, – сменил тему канцлер. – Я тут поразмышлял на досуге над пулей, что ты привез, людям кое-каким показал. В общем, сто процентов, что она сделана не на Медее. Это старые оружейные технологии олд-мамми.

– Получается – или на планете есть подготовленные и вооруженные сообразно местным условиям люди, о которых мы не знаем, или у снейкеров существует внешний канал поставок оружия?

– Получается, что так. И это лишний повод поскорее разделаться с этими змееносцами. Думаю, Лиссаж справится, а Панкратов поможет. Ну, у тебя все? А то мне на заседание правительства пора.

Клим поднялся, протянул руку.

– Бывай, браток. – Лускус крепко стиснул ладонь Елисеева и, глядя в спину уходящему, пробормотал: – Ох, скорее бы в отпуск!

Лето. 2208 год

Океан дышал. Его необъятная зеленая грудь вздымалась и опадала, качая лодку, и Ясс качался вместе с ней. До Туманной банки оставалось совсем немного. Ветер наконец-то окреп и засвистел в снастях, точно дудочник. Парус кожаный, украшенный множеством заплат, надулся пузырем. Вода у бортов лодки забурлила, защебетала на разные голоса.

Ясс перехватил кормило, сел поудобнее. Босые ступни уперлись в ребро каркаса лодки. Через час он будет на месте и начнется рутина – парус долой, сеть за борт и на весла. Шуршание сети, исчезающей за кормой, звон медных поплавков, брызги, мокрое лицо и океан вокруг. Время от времени из темной глубины к лодке будут подплывать белесые сирены и, высовывая округлые безглазые морды, тонко пищать, вытягивая щупальца. Сирены любопытны и не опасны. Они никогда не нападают на рыбаков и не трогают сети. Гораздо хуже, если лодкой заинтересуется черный, зубастый ластоног. Этот может и лодку пробить, и сеть изорвать. У Ясса есть старый бронзовый гарпун, и он надеется, что все обойдется. Рыбаку без надежды нельзя. И о плохом думать нельзя. Разум рыбака должен быть пустым и звонким, как поплавок – тогда океан не станет брать к себе до срока.

Вдали, средь слепящих бликов, показался качающийся шестик с черной тряпкой на конце – сработанный рыбаками буй. Ясс закрепил кормило и, сделав по ребрам лодки два шага, взялся за ремень крепления паруса. Туманная банка. Часть работы сделана. Осталось поставить сеть и вернуться домой, в деревню. Вечером он будет есть похлебку, пить горячий отвар из водорослей и слушать шум прибоя. Потом он ляжет спать, и к нему придет Оул, дочь старого Жамкая. У Оул мягкая грудь и жесткие курчавые волосы на лобке. Когда ей становится хорошо, она смеется, а потом, перед тем как уйти, плачет, потому что думает, что однажды океан возьмет Ясса. Глупая. Ясс знает – его смерть не в океане. Так сказал прорицатель на большой ярмарке в Каменном форте. Ясс даже не предложил ему плату, просто спросил, и прорицатель, лысый, весь покрытый татуировками, сразу замахал скрюченной рукой: «Иди, рыбак! Ты можешь плавать без боязни – вода не враг тебе».