Я тотчас ткнул ему пальцем в глаз. Глаз – вытек.

– Что вы сделали?! – в ужасе закричал он.

– Хорошая фишка! – ответил я и пошел делать новый спектакль с чувством исполненного долга.

Инфратеатр. То есть незаметный театр. Театр без театра. С едва уловимой театральностью.

Между прочим, на мой каток – Петровка, 26 – ходил и катался на коньках сам Михаил Аф. Булгаков. Он катался там же, где я. Точнее: я катался, где он!

Категорически запрещается разговаривать в кулисах во время спектакля. Можно только шепотом. И ходить на цыпочках. Как Станиславский ходил!

И все ж без фильтров нельзя. Убедился – без них можно один раз, два. Потом волей-неволей возвращаешься к цветному. Театр хочет быть мюзик-холлом. Хотя бы чуть-чуть. Визуальное богатство есть разнообразие картинки. Как сделать картинку, приобщенную к живописи, сладкую для глаз?!

Терпеть не могу «приходящих» артистов. «Приходящие» – это «приглашенные». Но «приглашенные» как приходят, так и уходят. Ансамбля с «приходящими» не создашь.

Нынешнее злое время только то и делает, что растаскивает целое в разные стороны. На актеров сыпятся искушения, нельзя пройти через золотой дождь, не замочившись. Прыгая с кочки на кочку, из театра в театр, с телевидения в кино, из передачи в сериал, из сериала в шоу, из ночного клуба в драму, из драмы в рекламу, из рекламы в антрепризу, из антрепризы снова в театр, артист выморачивается, опустошается в пути на высоких скоростях, транжирит душу свою. В результате мы имеем усталый глаз, потерянный вид, дрожащие руки, истрепанный внутренний мир. И как логичное продолжение (оно же – концовка) – деградация, которую ничем не исправишь, никак не остановишь.

Разрушению подвергается весь актерский аппарат, вся психофизика личности, на глазах у всех потерявшая личность, – гниль, проникшая в организм, делается заместителем содержания человека.

Театр – континент. Кто этого не понимает, тот легко становится плавающей, болтающейся по морю единицей. Происходит предательство дела, отсоединение от которого – смерть художника.

Актер, улетевший из театра – постоянно действующего организма, – похож на бедную сиротку, который, и разбогатев, вызывает только жалость.

Обсериалились!

Антреприза – вечная авантюра, собирающая только сумасшедших. Актеры сошли с ума из-за денег. Зрители сошли с ума от актеров.

Бродский говорил: если в 20 лет вы не декадент, то – когда? У меня дело идет к 70-ти, но временами я чувствую себя декадентом, причем оголтелым.

Всякий раз, начиная новую работу, следует отшатнуться от действительности и уйти в мир грезы – лишь этим методом ты окажешься в эпицентре наплывающей на тебя театральности, в поэтической зоне некоего марева, в котором есть и меланхолия, и обнажение чувств, и какая-то беспорядочная череда их еле заметных, еле улавливаемых оттенков.

Декадентство – болезнь приятная во всех отношениях. Купаясь в ее неге, получаешь наслаждение от собственного бессилия, от усталости мыслей и одиночества души.

Выздоровление наступает с окончанием работы.

После премьеры ты становишься здоров и нормален.

До той поры, пока не вступишь в связь с новым наркотиком.

«Не верю!» – прекрасные слова. И нечего издеваться над К. С. Станиславским.

Александра Лаврова написала статью под хорошим названием «Новация анахрониста» (рубрика «Профессия – режиссер» в газете «ДА» («Дом актера»). Анахронист – это я. То есть «пережиток старины», имеющий целью «намеренное внесение в изображение каких-либо эпохи черт, ей несвойственных, – от греч. ana – обратно и chronos» – время, то есть ошибка хронологии, отнесение события в другое время («Советский энциклопедический словарь» под редакцией А. М. Прохорова).

Комплименты в свой адрес опускаю. За анализ благодарю, за внимание признателен.

Но вот – к финалу ближе – каковы упреки А. Лавровой: «Однако Розовского подводит широта замысла и желание поставить всего автора». Слышал бы Мейерхольд подобный упрек. Лично я рассматриваю этот «недостаток» как непререкаемую победу. «К сожалению, энергия и фантазия опять обернулись в какие-то моменты избыточностью и слишком нарочитым учительством». Да ведь в «избыточности» и «нарочитом учительстве» попрекали всю жизнь Ф. М. Достоевского, по произведениям которого мы лепили свою «Крокодильню». Далее: «Можно упрекнуть Розовского и его театр в старомодности, эстетике 60-70-х. Прислушиваясь к разговорам зрителей после спектаклей, слышишь сомнительные комплименты: „Я как будто побывал в своей юности!“

Ага. Так говорят зрители «Песен нашего двора» и «Песен нашей коммуналки». Но ведь моей художественной целью и было, чтоб они ТАК говорили. Последнее: «.постановки Розовского выглядят чуть ли не новацией. И – безусловно – честным служением искусству и человеку». Все тут, пожалуй, хорошо, кроме слов «чуть ли не». И все равно – спасибо, Саша!

То, что для вас ярко, для меня аляповато.

Главное действующее лицо в современном театре – скука. Со скукой борются. Но как? С помощью главного заблуждения – считают, что скуку можно победить так называемой нескукой.