Идя на такие жертвы, Агриппина надеялась на взаимность — естественно, не на физическую близость, ибо ее многочисленные связи с мужчинами были лишь ступеньками на пути к заветной цели, и не более того.

Увы, мать не дождалась от сына столь же широкого жеста. Нерон отобрал платья и драгоценности, «которыми блистали жены и матери принцепсов», и послал их матери. Щедрость сына, от которой пришла бы в восторг любая женщина, очень разочаровала Агриппину. Она заявляет, что (по Тациту) «этим подарком сын не только не преумножил ее нарядов и украшений, но напротив, отнял у нее все остальное, ибо выделил ей лишь долю того, чем владеет и что добыто ее стараниями».

Были и другие последствия попытки Агриппины договориться полюбовно. Нерон понял, откуда у матери состояние, сопоставимое с императорской казной, и властной рукой закрыл источник его пополнения. Он «отстранил от заведования финансовыми делами Палланта, который, будучи приставлен к ним Клавдием, распоряжался ими как полноправный хозяин». Любовник матери и — по совместительству — главный финансист империи покинул дворец «в сопровождении целой толпы приближенных».

Удар был настолько силен, что Агриппина при встрече с сыном от возмущения потеряла рассудок. Всю жизнь она с изощренной жестокостью расчищала путь к трону, и… Агриппина не могла поверить: дорогу ей преградил собственный сын. Через интриги и кровь, рискуя жизнью и позабыв о чести, Агриппина виртуозно доставила сыну высшую власть, а он пожелал один править Римом, отстранив мать от этого хлопотного занятия.

В порыве бешенства дочь Германика произнесла самую страшную угрозу. Она заявила принцепсу, что «Британик уже подрос, что он кровный сын Клавдия и достоин того, чтобы унаследовать отцовскую власть, которою пользуется, чтобы обижать мать, усыновленный отпрыск чужого рода. Она не возражает против того, чтобы люди узнали правду обо всех бедствиях несчастной семьи и, прежде всего, — о ее кровосмесительном браке и об отравлении ею Клавдия. Но попечением богов и ее предусмотрительностью жив и невредим ее пасынок. Она отправится вместе с ним в преторианский лагерь, и пусть там выслушают, с одной стороны, дочь Германика, а с другой — калеку Бурра и изгнанника Сенеку, которые тщатся увечной рукой и риторским языком управлять родом людским. Она простирала руки, понося Нерона и выдвигая против него одно обвинение за другим, взывала к обожествленному Клавдию, к пребывавшим в подземном царстве теням Силанов, вспоминала о стольких напрасно свершенных ею злодеяниях». Вот так Тацит описывает реакцию Агриппины. Напоминание о Британике не было пустым звуком. Слишком хорошо Нерон знал собственную мать, ее неуемную жажду власти. Агриппина готова была править, прикрываясь именем любого мужчины: для нее не имело большого значения, будет это сын или пасынок.

Задуматься над судьбой подраставшего Британика заставил Нерона и недавний случай.

Тацит рассказывает:

«В дни праздника Сатурналий среди прочих забав со сверстниками они затеяли игру, участники которой тянули жребий, кому из них быть царем, и он выпал Нерону. Всем прочим Цезарь отдал различные приказания, которые можно было легко и безо всякого стеснения выполнить; но когда он повелел Британику подняться со своего места и, выйдя на середину, затянуть по своему выбору песню, рассчитывая, что мальчик, не привыкший даже к трезвому обществу, не говоря уже о хмельном сборище, смешается и будет всеми поднят на смех, — тот твердым голосом начал песнь, полную иносказательных жалоб на то, что его лишили родительского наследия и верховной власти. Эти сетования Британика возбудили к нему сочувствие… И Нерон, поняв, что к нему относятся неприязненно, еще сильнее возненавидел Британика».

Попыткой испугать Нерона Агриппина подписала окончательный приговор несчастному сыну Клавдия. Свое первое убийство Нерон совершил без малейших угрызений совести и колебаний. Сенека, долгие годы учивший его добродетели, лишь на время усыпил страшные гены, доставшиеся Нерону от родителей. Император тотчас же вызвал небезызвестную Локусту и потребовал самого сильного яда.

Юношу отравили во время обеда, в присутствии самых близких родственников. Все кушанья и напитки Британика перед употреблением проверял специальный раб, но Нерон обошел и эту помеху.

Послушаем Тацита.

«Еще безвредное, но недостаточно остуженное и уже отведанное рабом питье передается Британику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чем не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвожденные каждый на своем месте, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, все так же полулежа… говорит, что это дело обычное, так как Британик с раннего детства подвержен падучей… Но в чертах Агриппины мелькнули такой испуг и такое душевное потрясение, несмотря на ее старание справиться с ними, что было очевидно, что для нее, как и для сестры Британика Октавии, случившееся было полной неожиданностью; ведь Агриппина отчетливо понимала, что лишается последней опоры, и что это братоубийство — прообраз ожидающей ее участи.

Одна и та же ночь видела умерщвление и погребальный костер Британика, ибо все необходимое для его скромно обставленных похорон было предусмотрено и припасено заранее».

«Локуста же за сделанное дело получила и безнаказанность, и богатые поместья, и даже учеников», — уточняет Светоний. Ученики отравительнице будут весьма кстати: механизм убийств, запущенный в сознании Нерона, требовал все новых и новых жертв — и, естественно, ядов для них.

Война между матерью и сыном не закончилась со смертью Британика. Агриппина поняла после этого случая, что сын вырос и стал точным подобием матери. Она начала бояться Нерона, но гнев и обида были сильнее страха. Дочь Германика, как показывает Тацит, действовала по многим направлениям: «она расточала заботу и ласку Октавии, часто устраивала тайные совещания со своими друзьями и с жадностью, превосходившей ее врожденную страсть к стяжательству, где только могла, добывала деньги; она обходительно принимала трибунов и центурионов, окружала почетом уцелевших представителей старой знати, превознося их славные имена и доблесть, как если бы приискивала вождя и привлекала приверженцев».

Ответные удары Нерона оказывались неизменно сильнее: он отнял у матери германцев, приставленных к ней в качестве телохранителей, а затем и вовсе удалил ее из императорского дворца.

Находившуюся в опале Агриппину никто не посещал, «кроме нескольких женщин, побуждаемых к этому, может быть, любовью, а может быть, и ненавистью». Одна из них, Юния Силана, донесла Нерону, что мать скорбит о смерти Британика и замышляет государственный переворот. Нерон, разгоряченный вином, хотел немедленно умертвить мать. «Цезаря удалось удержать от этого шага не раньше, чем Бурр дал ему обещание, что, если подтвердится ее виновность, он распорядится предать ее смерти; но всякому, а тем более матери, должна быть дана возможность представить свои оправдания».