– Вы Стойо Петканов? – Генеральный прокурор повторил вопрос нарочито усталым голосом, словно показывая, что не по собственной вине ему приходится по четыре раза спрашивать одно и то же.

– Да, мы, кажется, уже установили это.

– Тогда, коль скоро вы Стойо Петканов, вы должны знать, что двадцать первого октября тысяча девятьсот тридцать пятого года суд в Вельпене обвинил вас в преднамеренной порче собственности, в краже железнодорожного рельса и в преступном нападении при помощи упомянутого украденного вами орудия на сотрудника государственной полиции.

Когда камера вернулась к Петканову, Атанас глубоко затянулся и выпустил весь дым сквозь сложенные трубочкой губы. Дым затуманил экран и закрыл на время лицо Петканова. Это лучше, чем плевать ему в рожу, подумал Атанас. Я плюнул тебе в рожу дымом.

Петр Солинский не был в числе первых кандидатов на пост Генерального прокурора. Академическая деятельность профессора лишь отчасти соприкасалась с уголовным правом. Но уже после первого собеседования он понял, что дела его обстоят хорошо. Одни, более квалифицированные, чем он, кандидаты, тут же принимались играть в политику и ставили предварительные условия, другие, посоветовавшись с семьей, вдруг вспоминали о ранее взятых на себя обязательствах. Солинский же не скрывал своего желания занять эту должность; у него были свои идеи по поводу того, как строить обвинение, он откровенно объяснил, что проведенные им в партии годы дают ему преимущество, ему будет легче опутать Петканова. «Рыбак рыбака видит издалека», – сказал он министру, и тот рассмеялся. В этом сухощавом, с беспокойным взглядом профессоре он чувствовал напористость и прагматизм, по мнению министра, необходимые Генеральному прокурору.

Самого Солинского назначение не очень удивило. Сейчас, когда он оглядывался на свою жизнь, она представлялась ему состоящей из долгих периодов осторожной осмотрительности, сменявшихся взрывами решительности, отчаянной дерзости, когда ему удавалось все, что он намечал. Он был примерным ребенком, прилежным студентом, слушался родителей и был настолько послушным сыном, что, когда ему исполнилось двадцать лет, он был помолвлен с Павлиной, дочерью их соседей. Он бросил ее через три месяца ради Марии и с таким яростным пылом настаивал на немедленной свадьбе, что родители стали встревоженно приглядываться к талии девушки и были весьма озадачены, когда ближайшие месяцы не подтвердили их подозрений.

А потом он много лет был добросовестным партийцем и верным супругом; или верным партийцем и добросовестным супругом? Временами обе эти обязанности путались у него в голове. И вдруг однажды вечером он объявил, что вступил в Партию зеленых; еще в то время – Мария яростно подчеркивала это, – когда там было не так уж много ученых-правоведов, женатых на дочерях героев-антифашистов. Мало того, Петр не просто тайком побывал на нескольких митингах – он отослал свой партийный билет вместе с откровенно вызывающим письмом. Несколькими годами раньше после такого послания в их двери непременно бы постучали в неурочный час люди в черных кожаных пальто.

И теперь, по мнению жены, он снова тешил свое тщеславие. Коллеги же расценивали его назначение как завидный этап карьеры, обнаруживший, кстати, в замкнутом учтиво-суховатом профессоре тщательно скрываемую звездную болезнь. Но рассуждавшие так видели лишь внешнюю сторону его жизни и легкомысленно считали, что и по натуре он такой же управляемый и спокойный. А в действительности его постоянно бросало от одной тревоги в другую, и внезапные приступы решительности помогали ему успокоить внутреннее раздражение и тревожность. Если народы иногда могут вести себя как отдельная личность, то он был личностью, ведущей себя как народ: десятилетиями терпеливо сносил рабство, потом вдруг устраивал мятеж и страстно жаждал свежей риторики, которая поможет ему обрести новый образ.

Согласившись обвинять бывшего главу государства, Солинский выбрал самую зрелищную форму самоутверждения. В глазах газетных обозревателей и телекомментаторов он символизировал новый порядок в борьбе со старым, будущее, восставшее против прошлого, добродетель, изобличающую порок; в своих выступлениях на радио, по телевидению, в газетах он привычно взывал к национальному сознанию, к нравственному долгу, говорил о своем намерении вырвать правду из пасти лжи, однако где-то в глубине, на заднем плане таились чувства, в которых ему не хотелось разобраться получше. Тут было и стремление к чистоплотности, не символической, а личной; и мысль о том, что отец его при смерти; и горячее стремление ощутить себя по-настоящему сильным, чего ему пока никак не удавалось.

Сама должность Генерального прокурора была утверждена лишь после долгих публичных дебатов. Не лучше ли для страны оставить прошлое в прошлом и сосредоточиться на перестройке? Это было бы к тому же благоразумней, ведь никто не может утверждать, что во всех бедах виноват один Петканов. А вина номенклатуры, партии, тайной полиции, милиции, осведомителей, судей, военных? Уж если судить, говорили некоторые, то по всем правилам, судить всех, а не наказывать кого-то выборочно или вообще всю вину взвалить на одного человека – это явная несправедливость. Но в этом случае чем отличается справедливость «по всем правилам» от самого обыкновенного мщения?

Некоторые настаивали на том, что они называли «нравственным судом», но что это такое, никто точно себе не представлял. Мировая история не знала случаев, чтобы какая-нибудь страна устраивала такой суд: что должно входить в его компетенцию, какие материалы он должен рассматривать? И кто будет судьями в этом суде, кто должен в нем заседать по законному праву, а не из низменного желания самовозвеличиться? В сущности, лишь Судья Небесный может заседать в таком суде. Земным же лучше выяснять, кто у кого и сколько украл.