Шрифт:
Леония вышла на палубу. Море гудело. Из трюма неслись пьяные вопли «добровольцев». На корме, под брезентовым тентом, дремал матрос. Вдруг под ногами Леонии что-то загремело. Наклонившись, Леония увидела банку с краской.
Потом Леония мне сказала: «Когда я увидела банку с краской, я рассмеялась, вернулась к каюте капитана и написала на ее двери: «Террачини — иуда и свинья».
Леония хотела написать то же самое на капитанском мостике, но нужно было спешить. Она бросилась к лодке и обомлела. Лодки не было. Конец веревки перетерся об якорную цепь. В это время тяжелая рука Террачини опустилась на плечо Леонии. Он молча протащил ее через всю палубу и велел ей стереть ладонями то, что она написала.
Леония отказалась. Тогда Террачини стал крутить ей уши, приговаривая:
«Вот тебе «Террачини — иуда и свинья»!»
Он, наверное, совсем открутил бы ей уши, не вырвись Леония из его рук. Она мигом перемахнула через борт и, вынырнув, крикнула на прощанье:
«Вспомните о ваших сыновьях, синьор!»
В ту же минуту пробковый круг полетел вслед Леонии и упал возле нее. Бросил его капитан Террачини. Но Леония отказалась от его помощи. Она хорошо держалась на воде.
Леония пришла ко мне вся мокрая, с водорослями в волосах, настоящая сирена, и рассказала все, что произошло с ней на «Магдалене». О лодке я не спросил, хорошо зная, что ее унесло в открытое море.
Я дал Леонии вина и уложил в постель, а спустя часа два, когда уже начинало светать, в гавани раздались тревожные гудки. Я разбудил Леонию и вместе с ней бросился к морю. «Магдалена» горела. Над ее палубой стояли черные столбы дыма, и с ее борта, опережая друг друга, прыгали в воду «добровольцы». Леония стояла рядом со мной, задумчиво смотрела на пожар, и когда из трюма вырвалось пламя, она сказала:
«Да, капитан Террачини смелый моряк!»
Вот какая она, Леония, бравая! Верно?
— Верно, — ответил я, — вы правы, Алесандро… Да, Генуя богата солнцем и храбрецами!
Настоящие друзья
Скучно старому негру Уиллоку, ох как скучно! Он стоит в гавани на безлюдном причале и ждет не дождется прихода «Мирры», которая совершает рейсы между Кептауном и Сиднеем.
Ночь теплая, звездная. Над водой поднимается месяц и прокладывает на ней серебряную дорожку. Губы негра шевелятся. Он глядит на месяц и говорит:
«Я старый, старый негр, Томас Уиллок, и я направляюсь в Сидней… Эй, месяц, ты любопытный, тебя не зря зовут Золотые Уши! Я знаю, ты хочешь меня спросить, как я попал в Кептаун? Э, ладно, я скажу… Я живая контрабанда. Моряки «Балены» привезли меня на дне трюма, Отсюда я должен попасть в Сидней, к Орленку.
Кто же такой Орленок, а?
Его зовут Бен, Бен Грэйс. И когда станет побольше таких, как Бен, то все старые негры смогут свободно жить, а не ходить вот так…»
Вздыхая, старый негр втягивает голову в плечи, весь сжимается и показывает, как ходят бездомные, большие негры. После этого Уиллок подходит ближе к воде, закуривает трубку и продолжает свой рассказ об Орленке.
«Его зовут Бен, — повторяет он, — Бен Грэйс. Ему шестнадцать лет. Он родом из Сиэтла. Бен служил юнгой у капитана Дэва, а Дэв богатый человек, у него в Нью-Йорке много друзей… Я сказал «друзей»? Э, нет, разве могут дружить скорпионы в банке? Это у Бена много друзей, их столько, сколько звезд на небе, и самый верный друг Бена — юноша негр Теодорико…
Все случилось на «Белой стреле». Красивая шхуна. Ты, наверное, видел ее, Золотые Уши? Так вот, мы тогда стояли в Нью-Йорке, на парусном молу. Капитан Дэв выпил виски и сказал:
— Юнгу негра Теодорико я перевожу в матросы за ту же плату. А ты, Томас, ступай на берег и приведи нового юнгу.
— Есть, сэр!
— И чтобы он был веселый и умел на чем-нибудь играть к примеру на мандолине. Я люблю музыку.
— Да, сэр.
— И чтобы он был терпелив, как мул: у меня крепкие кулаки.
— Да, сэр.
Я сошел на берег. Первым, кого я увидел в гавани, был мальчик, на вид лет шестнадцати, который сидел на сваях и жевал сырые зерна маиса. Я хотел пройти мимо, но что-то удержало меня. Я присел рядом с ним и сделал вид, что смотрю на стрелу пловучего крана.
Мальчик даже не повернулся в мою сторону. Глаза у него были совсем тусклые, но когда я сказал о том, что мне нужен юнга, они загорелись, как две звезды.
— Меня зовут Бен, — сказал он, весь дрожа. — Здесь, в Нью-Йорке; меня свалил приступ лихорадки, и меня прогнали с корабля…
— Можешь ли ты играть, ну, скажем, на гармошке? — спросил я.
— Нет, не пробовал… А вот погляди, ведь у меня скрипка!
И правда, рядом с ним лежал матросский мешок, а оттуда выглядывал гриф скрипки.