Трудно было разделить изумление на двоих. Вадим помогал встать Денису и несколько недоумённо наблюдал, как парень с "хвостом" не столько помогает нечаянному пациенту, сколько цепляется за его руку ещё раз послушать пульс, сколько норовит заглянуть в глаза — полюбоваться на зрачки.

Денис ещё плохо соображал, и Вадим воспользовался его состоянием, чтобы без помех выйти на улицу, а заодно беззастенчиво воспользоваться пребывающим в состоянии профессионального восторга медбратом. Августу Тимофеевичу уже не помочь, а время… В представлении Вадима время сейчас походило на неумолимо опускающийся потолок в пыточной камере или в камере смертников.

Медбрат помог перетащить Дениса через Мёртвую тушу в коридоре, мимо мёртвого тела у двери, но оглядывался назад с такой откровенной жадностью, что Вадим не выдержал:

— Дальше я сам.

— Точняк?

— Точно-точно.

Что-то он вынул из кармана, этот медбрат с "хвостом", перед тем как зайти назад, в квартиру. Не скальпель ли?.. Или что там представляет собой инструмент для препарирования трупов? Возможно, парень балдеет от образа Скалли из "Секретных материалов" — Скалли, с брезгливо поджатым ротиком шмякающей на весы различные части разделанных тел. Возможно, парень мечтает о карьере патологоанатома. Возможно, несмотря на крутой вид и ошарашивающее простецкую речь, медбрат имеет все задатки настоящего учёного, а этот Змей Горыныч — его путёвка в мир высокой науки…

Всё, хватит о нём, приказал себе Вадим. Не думай о том, что осталось в квартире, кто остался в квартире. Сейчас вызовут милицию, разные соответствующие службы…

"А Игорева храброго войска не воскресить…"

Он усадил Дениса на низкий подоконник, лестницей ниже квартиры Августа Тимофеевича. Денис сразу привалился к стене, начал было поднимать руку — погладить вскочившего рядом Ниро. Рука приподнялась и бессильно упала.

— Ну и видок у тебя, — прошептал он.

— Что ж так ласково? — хмуро спросил Вадим. — Ты уж сразу Высоцкого вспомни: "Ну и морда у тебя, Шарапов!"

— У Шарапова, может, и морда… Но я не представляю, как ты сейчас по улице в таком виде пойдёшь. Если не в дурдом, так в милицию наверняка заберут.

Скептически оглядев себя, Вадим снял рубаху и вывернул её.

— Так лучше? Рассеянного не задержат, а нам бы только до дому добраться.

— Задержать не задержат…

— А дураком сочтут? Не до жиру, быть бы живу. Соблюдение приличий оставим на послезавтра, ежели оно наступит. По мне, самое главное — лишь бы оружия не видно было. Я прав? Нет?

— Прав, конечно. Просто я никак приспособиться не могу… Вадим, что с Августом?

— Он…умер.

— Умер… Если бы ты не пришёл… — отстранённо сказал Денис.

— … вы бы умерли оба. — Вадим выговорил фразу, с трудом шевеля внезапно отяжелевшей от нахлынувшей злобы челюстью.

— … И только Август Тимофеевич знал бы, почему умирает, — словно не чувствуя этой злобы, продолжил свои размышления Денис. — Знаешь ли, страшно умирать в неведении.

— Как будто легко умирать, зная всё на свете! — буркнул Вадим. Напряжение отпускало его. Он-то думал, Денис обвиняет его. — Идти можешь?

— Попробую. Вадим, из сундучка я не успел ничего спасти. Только это. Сними у меня с шеи. Не перепутай. Мой крест на гайтане, твоя цепочка серебряная.

— Помню.

Вадим снял через склонённую голову Дениса цепочку с крестом, надел на себя и тут же забыл о нём.

И расхотелось торопиться. И тоже сел на подоконник. Ниро, до сих пор стоявший, встал лапами на колени Вадима, косматым задом уткнулся в бедро Дениса — тесновато тут! — и лёг. Вадиму даже показалось, пёс облегчённо вздохнул, оттого что не предвиделось пока немедленных каких-то действий.

— Мы выходили из квартиры — я посмотрел на часы. Полпервого. Странно.

— Что — странно?

— Полчаса, как идёт консультация по зарубежной литературе. Я ведь на филфаке учусь. Тамара Фёдоровна, наверное, очень удивилась. Обычно я не пропускаю… У меня такое впечатление, что я сейчас живу на одном вынужденном действии. Если бы мне сказали: иди туда, там ты должен убить Змея Горыныча, я б тысячу раз подумал, а надо ли мне это. А эта змеища вползает в комнату и не даёт мне хорошенько подумать… И с "кузнечиком" было так же.

— С "кузнечиком"?

— Ну, я же рассказывал Августу Тимофеевичу.

— Вспомнил. Тебя что-то тревожит?

— Ты смешно спросил. А тебя ничего не тревожит?

— Тревожит. Но твоя тревога иного рода. Ты похож на человека, который проснулся и понять не может — утро или вечер. Или вообще ещё ночь.

— А ты? Ты проснулся и сразу успокоился, поняв, что ты не Денис, а отец Дионисий? У меня так не получается. Умирает старый Вадим. Его воспоминания становятся моими. Абсолютно. Я помню то, что должен помнить человек, побывавший внутри события. Не всё, но помню. Как? Каким образом? Если мертвец передал мне своё знание (бред собачий!.. Прости, Ниро, это не к тебе), то почему оно сначала было обрывочным, а теперь стало полным настолько, что я помню, где хранится моё — того Вадима — оружие?