— Государь, — сказал Ла Порт, чтобы переменить разговор, — кому прикажете передать подсвечник?

— Кому хочешь, Ла Порт, лишь бы не Манчини, — ответил ребенок громко.

Манчини был маленький племянник кардинала, определенный им к королю; последний и на него перенес часть своей ненависти к министру.

Король вышел, не поцеловав матери и не простившись с кардиналом.

— Вот это хорошо! — сказал Мазарини. — Приятно видеть, что в короле воспитывают отвращение к притворству.

— Что это значит? — почти робко спросила королева.

— Мне кажется, что уход короля не требует пояснений; вообще его величество не дает себе труда скрывать, как мало он меня любит. Впрочем, это не мешает мне быть преданным ему, как и вашему величеству.

— Прошу вас извинить его, кардинал: он еще ребенок и не понимает, сколь многим вам обязан.

Кардинал улыбнулся.

— Но, — продолжала королева, — вы, без сомнения, пришли по какому-нибудь важному делу? Что случилось?

Мазарини сел или, вернее, развалился в широком кресле и сказал печально:

— Случилось то, что, по всей вероятности, мы будем вынуждены вскоре разлучиться, если, конечно, вы не решитесь из дружбы последовать за мной в Италию.

— Почему? — спросила королева.

— Потому что, как поется в опере «Тисба», — отвечал Мазарини, —

— Вы шутите, сударь! — сказала королева, пытаясь придать своему голосу хоть немного прежнего величия.

— Увы, ваше величество, я вовсе не шучу, — ответил Мазарини. — Поверьте мне, я скорее готов плакать; и есть о чем, потому что, как я уже вам сказал:

А так как и вы часть этого мира, то, значит, вы тоже покидаете меня.

— Кардинал!

— Ах, боже мой, разве я не видел, как вы на днях приветливо улыбались герцогу Орлеанскому или, вернее, тому, что он говорил вам?

— А что же он мне говорил?

— Он говорил вам, ваше величество: «Ваш Мазарини — камень преткновения. Удалите его, и все будет хорошо».

— Чего же вы от меня хотите?

— О, ваше величество! Вы ведь королева, насколько я знаю.

— Хороша королевская власть! Тут распоряжается любой писарь из Пале-Рояля, любой дворянчик!

— Однако вы достаточно сильны для того, чтобы удалять от себя людей, которые вам не нравятся.

— Скажем лучше, не нравятся вам! — воскликнула королева.

— Мне?

— Конечно! Не вы ли удалили госпожу де Шеврез, которая двенадцать лет терпела гонения в прошлое царствование?

— Интриганка! Ей хотелось продолжать против меня козни, начатые против Ришелье.

— А кто удалил госпожу Отфор, мою верную подругу, которая отвергла ухаживания короля, чтобы только сохранить мое расположение?

— Ханжа. Она каждый вечер, раздевая вас, твердила, что вы губите свою душу, любя священника, как будто кардинал и священник одно и то же.

— Кто велел арестовать Бофора?

— Бофор — мятежник, который так прямо и говорил, что надо убить меня!

— Вы отлично знаете, кардинал, — сказала королева, — что ваши враги — мои враги.

— Этого мало, ваше величество. Надо еще, чтобы ваши друзья были и моими друзьями.

— Мои друзья… — покачала королева головой. — Увы! У меня нет больше друзей.

— Как может не быть друзей в счастье, когда они были у вас в дни ваших невзгод?

— Потому что я в счастье забыла своих друзей. Я поступила, как Мария Медичи, которая, возвратясь из первого своего изгнания, презрела пострадавших за нее, а потом, изгнанная вторично, умерла в Кельне, оставленная всеми, даже собственным сыном, потому что теперь все ее презирали, в свою очередь.

— Но быть может, еще есть время, — сказал Мазарини, — исправить ошибку? Поищите между вашими прежними друзьями.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что сказал: поищите.