Никита Константинович отложил в сторону книгу и внимательно посмотрел на него поверх очков. Со дня его первого появления в Одессе между ними разговора не было, но старик узнал все от дочери и молчаливо одобрил.

В комнате было душно, хотя окна и открыты настежь. На кухне Анастасия Семеновна накачивала примус, видно собираясь угощать зятя чаем. Мужчины помолчали, потом Никита Константинович спросил:

— Поди, жара там такая же, как здесь?

— Там прохладный ветерок с Алтая, река, могучие сосны...

— Соскучился, Коля?

— Мало сказать, соскучился... Бывает, жалею, что Анка не здесь, со мной. Хотя понимаю, что как ни плохо ей там одной, а все же лучше, чем здесь. Дышит привольем, и ребята растут, не зная, что за слово такое «оккупация». Вырастут на воле — становой хребет будет крепче!..

— Теперь ждать осталось недолго! — опасливо глянув на дверь в кухню, старик добавил: — Показывала мне дочка сводку, читал.

— Дайте хоть фото Анкины поглядеть, — попросил Николай.

Старик поднялся и принес толстый плюшевый альбом, в котором фотографии по большей части были не наклеены, а лежали пухлыми пачками между страниц.

Вот такой он знал Анку, когда еще ухаживал за ней. С косами, тоненькую, озорную... Она стояла на камне, и ситцевое платье на ней обтягивал ветер... Вот они в лодке, Анка на корме в купальнике, по-девичьи статная и по-мальчишечьи голенастая... Она полулежит, перебирая косу, перекинутую на грудь...

Больше часа просидел Николай у родителей жены, вспоминая различные эпизоды, смеясь и грустя... Потом старик достал «заветную», и они выпили по рюмочке за победу. По второй за Анку и сынов.

От Семашко он вышел в три часа дня и решил зайти к Берндту, поинтересоваться листовкой к немцам, но Артура не застал. Дверь открыла его сестра Эрна и, не узнав Николая, сказала:

— Артура нет, он в лавке!

Медленно, еще во власти воспоминаний Николай пошел по Малороссийской к центру, на углу глянул на дощечку, прочел: «Мясоедовская улица». Здесь, на Молдаванке, жил профессор Лопатто. Адрес ему дала еще позавчера Юля. Он порылся в кармане и нашел обрывок газеты, на котором было записано: «Мясоедовская, 11, квартира 12».

«А что, если рискнуть, зайти?»

Он еще раздумывал, а ноги его несли по Мясоедовской в сторону Прохоровской...

«Как Прохоровская называлась раньше? Да, Хворостина!» — вспомнил он и почему-то обрадовался.

Дом одиннадцать большой, четырехэтажный. Николай поднялся на второй этаж, постучал.

— Кто там? — послышался женский голос.

— Мне нужно видеть Эдуарда Ксаверьевича! — ответил Николай.

Дверь открылась на ширину цепочки, его внимательно оглядели, затем дверь закрылась и распахнулась совсем.

Николай вошел в полутемную, маленькую, тесно заставленную прихожую.

— Вы по какому вопросу? — спросила женщина, пытливо всматриваясь в его лицо. — Я Мария Трофимовна Лопатто.

— Гончаренко. Николай Гончаренко, — повторил он. — Мне нужен профессор по вопросу диссертации...

— Пройдите в кабинет, профессор обедает. — Она открыла перед ним дверь и ушла.

Это была крупная женщина с энергичными чертами лица и уже знакомой Николаю суровой складкой у рта.

Он очутился в небольшой комнате, служившей профессору кабинетом. Справа у двери стояла кровать, заправленная пледом. У стены пианино, в углу книжный шкаф, возле окна письменный стол. Стекол в окнах не было, видимо их выбило взрывной волной. Рамы забиты фанерой, одна из них приоткрыта, и в комнату проникает скупой свет. Николай взглянул на книги. Здесь были толстые фолианты с корешками, тисненными золотом, и книги совсем без переплетов. Соседствовали рядом тома Ломоносова и Дж. Дальтона, «Основы химии» Менделеева и «Органическая химия» П. Керрера. Книги, изданные на немецком, английском и польском языках. Были книги профессора Лопатто, одна — по вопросу производства серной кислоты, другая — о методе получения суперфосфата.

Над пианино висела старинная картина «Сборы на охоту», с очень мрачным передним планом и ярким, солнечным вторым...

— Это работа Мавлина, голландского живописца конца шестнадцатого века, — за его спиной сказал профессор. Говорил Лопатто, так же как и двигался, очень экономно и тихо.

Жестом профессор пригласил Николая садиться, занял кресло за столом, поправил очки с толстыми стеклами, провел согнутым пальцем по светлым, седеющим усам и выжидательно посмотрел на него своими серыми спокойно-внимательными глазами: