По зарубежным коллекциям разбросаны подготовительные листы «Цветовых ритмов» — первая попытка создать абстрактный (светомузыкальный!) мультипликационный фильм, предпринятый еще до Первой мировой войны П. Сурважем, уроженцем Москвы. Гением музыкальной мультипликации еще при жизни был признан французский — увы, французский, но с русской фамилией, — художник и режиссер М.Алексеев (кстати, родился в Казани). Да, об этом мало кто знал и мало знает в мире, о вкладе наших — русских, российских, советских — соотечественников в развитие идей «Gesamtkunstwerk».

Многие уехали, были вынуждены уехать за границу. Этот исход продолжался, кстати, и в наши дни, на наших глазах. В 70-е годы страна, тихо и незаметно, распрощалась с Эрнстом Неизвестным, который всю жизнь мечтал и мечтает создать свой светокинетический памятник — «Древо жизни», гигантскую ленту Мебиуса, облепленную барельефами, всю пронизанную лучами и звуками. Конечно, и «там» ее реализовать не удалось — слишком уж «Gesamtkunstwerk», и по нынешним временам. В начале 80-х уехал за рубеж художник-кинетист Лев Нусберг, руководитель группы «Движение», с мечтами приручить для целей искусства лазеры, плазму, с наивными планами создать «Всемирный институт кинетизма». Тоже — до сих пор что-то ничего неслышно. Уехали А.Шнитке, С.Губайдулина — лидеры нашего музыкального авангарда — начинавшие заниматься электронной музыкой в музее А.Н.Скрябина. Мечутся и сегодня меж родиной и заграницей, в поисках лучшей доли для творчества композиторы электронной музыки Эдуард Артемьев, Алексей Рыбников, Андрей Родионов. Иных сегодняшние обстоятельства заставляют, увы, стать беженцами. Ереван — Москва — Мадрид — Мюнхен: я не успеваю отследить маршруты автора идей «светомузыкального сольфеджио» Л.Григорьяна из многострадальной Армении... Но сегодня это уже, так сказать, обычные, общие планетарные хлопоты. Тогда, в 20-ые годы, это была неожиданная, непонятная беда, наша беда, — уход, чтобы остаться живым.

Многие из тех, кто не уехал, просто сгинули, затерялись на далеких окраинах нашей огромной родины, на «великих стройках коммунизма», куда их направляли по «крутым маршрутам» под конвоем! Лет 25 назад я и мои товарищи проводили анкетный опрос всех членов творческих союзов СССР — художников, музыкантов, писателей, кинематографистов — об их отношении к скрябинским идеям, к «цветному слуху». Приходили неожиданные ответы из Сибири, Хакассии, Средней Азии. Корреспонденты вспоминали о своих давних опытах, об экспериментах, которые проводились в Ленинграде М.Матюшиным, Г.Гидони, о художниках из группы «Амаравелла», последователях великого Чюрлениса. Поначалу я поразился, — как они оказались там, так далеко, в Хакассии...

Кому-то повезло, выжили в ссылке. Но не все. И не всех, наверно, мы знаем, до сих пор. Был репрессирован и погиб автор кинетического, светозвукового памятника «Интернационал» латыш Г.Клуцис. Оказывается, — узнал об этом из писем родственников и из архивов, — этим же кончил и ленинградский художник Г.Гидони, певец электричества. Тоже удивительная судьба, — как у Термена. Среди его предков — пионер итальянской авиации, в честь которого в свое время был назвал авиационный учебный центр под Римом — «Гидония»... После того, как в 1925 году Г.Гидони создал макет своего Светового памятника Революции, после показа его на заседании ВЦИК, где присутствовали Киров, Сталин, знакомый нам «папа Иоффе» пригрел Г.Гидони у себя в институте (случилось это уже во время американского путешествия Термена, — жаль, что не успел я расспросить Льва Сергеевича, были они знакомы с ним до этого или нет...). Построить этот огромный памятник на Марсовом поле Ленинграда не удалось, но через несколько лет Гидони был приглашен участвовать в проектировании печально известного Дворца Советов в Москве (на месте разрушенного Храма Христа-Спасителя). Планировалось в этом дворце создать зал на 15 тысяч зрителей со светомузыкальным оборудованием. Но не стоило в те времена подыматься столь высоко, приближаться столь близко к огню, нельзя было вообще попадаться на глаза лемурам. Арест, тюрьма, и через много лет — справка о посмертной реабилитации, с трудом выхлопотанная сыном. Сохранился в наших архивах проект того, дворцового зала светомузыки, завершенный его коллегами. Сам Дворец Советов так и не построили — заменили на время бассейном «Москва»... Осталось от Гидони несколько книг и макет Светового памятника Революции, реконструированный в Казани по пожелтевшим архивным фотографиям (авторский макет пропал под бомбежкой во время блокады). Жив его сын, — эмигрировавший уже в наши дни в США, успевший принять до этого участие в нашей конференции «Свет и музыка» [49] .

Чем же не угодили «родной» советской власти эти восторженные, наивные певцы новой жизни, эти революционеры от искусства? За какие такие грехи лишали их не только возможности творить, но и жизни?.. Лишь одного уж очень «виноватого» нашел я в поминальном списке советских пионеров «искусства будущего». В 30-е годы в Твери жил я трудился руководитель колористической лаборатории знаменитой текстильной фабрики «Пролетарка» П.П.Кондрацкий, писал интересные книги о теории цвета, о цветодинамике, сделал световой инструмент, о нем писали советские газеты. После войны его не стало, исчез. Мой московский коллега и приятель журналист В.Орлов долго искал «концы» и выяснил: Кондрацкого репрессировали за коллаборационизм. Когда Тверь находилась под немцами, он, оказывается, делал мыло в своей лаборатории и продавал на базаре, чтоб выжить. Приговор расстрельный — сотрудничество с оккупантами. Других, виноватее — не оказалось? Тех, кто допустил немцев за несколько недель войны до ворот «Пролетарки»...

Вальпургиева ночь из гетевского «Фауста» — лишь добрая сказка по сравнению с тем, что творилось тогда. Варфоломеевская ночь — лишь репетиция... Все смешалось, все перевернулось, еретики стали иезуитами, под лозунгами социальной справедливости свирепствовала инквизиция. И никак не могу понять до конца, — как все-таки это случилось? Как могло быть? Дело в том, по-моему, что в нашей великой, но отдельно взятой великой стране — как расплата за несвоевременный рывок во времени — к власти пришли лемуры, которым даже Мефистофель не указ, слишком интеллигентен. И имя им, лемурам — легион. Как ни заклинал поначалу В.И.Ленин уважать все знания, «которые выработало человечество», — старая культура, бывший уклад и быт были уничтожены. Образовался вакуум. И вырвалась, выплеснулась наружу темная, нечистая сила, — как при кессонной болезни. Чужая душа, как известно, — потемки. Их душа, если есть она, душа, у лемуров, — тьма. Одним словом, нелюди. И людям понять их, наверно, просто не дано.

Люди делали свое дело, несмотря ни на что, продвигались вперед и идеи «Gesamtkunstwerk» — и у нас, и в других странах, где хватало своей, быть может, более привычной и ухоженной нечисти, своих упырей. В течение многих лет я переписывался с известным английским светомузыкантом Ф.Бентамом. Он прислал мне свою книгу, где высказывалось сожаление о подчиненности нового искусства на Западе низким коммерческим целям, не в пример социалистическим странам, где возможно создание такого уникального аудиовизуального театра, как «Латерна магика». Недавно я встречался в Праге с режиссером «Латерна магика» Иозефом Свободой. Он признался, что, невзирая ни на что, сам он остается социалистом по убеждениям. В этом с ним я солидарен. Но добавлю, большую часть из своих 600 постановок ему удается осуществлять все же на Западе... Человечество еще долго будет читать «Фауста» и «Коммунистический манифест». И там, и там — много о призраках.

— Пробыл на свободе я полгода. В Ленинграде у нас была пятикомнатная квартира: на Николаевской улице, д.50, кв.4, телефон 227-10...

Я слушаю старую магнитную запись, вновь поражаюсь памяти Льва Сергеевича. Но некого уже переспросить — почему не разрешили ему посетить свой дом? И что-то о шведском пароходе, которым порывался было уплыть тут же из Ленинграда. Но крепко связан, повязан. Судьбой? Родителями — в заложниках?