Итак, я увез ее в Англию. Каким ужасным было плаванье в обществе такого чудовища! Как я был рад, когда наконец добрался до Тернфилда и водворил ее в комнату третьего этажа – за десять лет она превратила примыкающее потайное помещение в берлогу дикого зверя, в обиталище злого духа. Найти для нее надзирательницу оказалось нелегко. Требовалась такая, на кого можно было бы безоговорочно положиться, так как в своем бреду она неминуемо выдала бы мою тайну. К тому же у нее выпадали ясные дни, а иногда и недели, которые она использовала, чтобы всячески меня поносить. Наконец я нанял Грейс Пул, служившую в Гримсбайском приюте для умалишенных. Она и врач Картер (тот, который перевязывал раны Мейсона в ту ночь, когда она ударила его ножом и искусала) были единственными, кому я доверил мою тайну. Миссис Фэрфакс, возможно, что-то подозревала, но ничего не знала наверное. Грейс в целом оказалась хорошей надзирательницей, хотя из-за одной дурной привычки, от которой ничто не может ее излечить, так как это следствие ее нелегкой профессии, она порой забывает об осторожности и бдительности. Сумасшедшая и хитра, и очень злобна – она не упустила ни единого случая воспользоваться слабостью своей надзирательницы. Один раз припрятала тот самый нож, которым ранила брата, и дважды выкрадывала ключ, чтобы ночью выбраться из заключения. В первый раз попыталась сжечь меня в моей постели, а во второй нанесла тебе этот страшный визит. Благодарю хранящее тебя Провидение, что свою ярость она излила на твою фату – возможно, смутно вспомнив собственную свадьбу. Мне и помыслить жутко, что могло бы произойти! Когда я думаю, что тварь, сегодня утром вцепившаяся мне в горло, наклоняла сине-багровое лицо над гнездом моей голубки, кровь стынет у меня в жилах…

– А чем занялись вы, сэр, – спросила я, воспользовавшись паузой, – когда устроили ее здесь? Куда вы отправились?

– Чем занялся я, Джейн? Превратился в блуждающий огонек. Куда отправился? Странствовал, бесприютный, как зимние ветра. Уехал на континент, объехал все европейские страны. Моим твердым желанием было искать и найти добрую, умную женщину, которую я мог бы полюбить. Полную противоположность фурии, оставшейся в Тернфилде…

– Но ведь вы не могли жениться, сэр.

– Я решил и убедил себя в том, что и могу, и должен. Сначала я не собирался обманывать, как обманул тебя. Я был намерен рассказать обо всем и сделать свое предложение открыто. Мое право любить и быть любимым казалось мне неоспоримым и абсолютно логичным: я не сомневался, что найдется женщина, готовая и способная понять мое положение и дать мне согласие вопреки моему проклятию.

– И что же, сэр?

– Когда тебя что-то интересует, Джейн, я всегда улыбаюсь. Ты широко раскрываешь глаза, как любопытная птичка, и порой нетерпеливо встряхиваешь головой, словно словесные ответы кажутся тебе слишком медленными и ты стремишься прочесть скрижали сердца говорящего. Но прежде чем я продолжу, объясни, что ты подразумевала под своим «и что же, сэр?». Этот коротенький вопрос ты задаешь очень часто, и много раз он подталкивал меня говорить и говорить без конца. Но я не совсем понимаю почему.

– Я подразумеваю: «что же дальше?», «как вы поступили?», «какие последствия это имело?».

– Вот именно. И что же ты желаешь узнать сейчас?

– Нашли ли вы женщину, которая вам понравилась, просили ли вы ее стать вашей женой и что она ответила?

– Я могу сказать, что нашел такую и просил ее стать моей женой, однако ее ответ пока еще только должен быть записан в Книгу Судеб. Десять лет я беспрерывно странствовал, жил то в одной столице, то в другой. Иногда в Санкт-Петербурге, чаще в Париже, порой в Риме, Неаполе и Флоренции. Имея много денег и старинную фамилию в паспорте, я мог выбирать общество себе по вкусу – все двери были мне открыты. Я искал свой идеал женщины среди английских леди, французских графинь, итальянских синьор и немецких баронесс. Но не сумел найти его. Иногда на мгновение мне чудилось, что я поймал взгляд, уловил тон, увидел облик, сулившие осуществление моей мечты, но вскоре разочаровывался. Не думай, будто я искал совершенства души или красоты. Я жаждал только того, что подошло бы мне, – полной противоположности безумной креолке, и жаждал тщетно. Среди всех, с кем меня сводила судьба, ни одну, даже будь я совершенно свободен, я бы – по опыту зная опасности, ужас, отвратительность неудачного брака – не попросил стать моей женой. Разочарования лишили меня разборчивости, я испробовал беспутную жизнь – но не разврат, его я ненавидел и ненавижу. Он был атрибутом моей ямайской Мессалины: глубокое отвращение к ней и к нему удерживало меня от многого даже в удовольствиях. Любое развлечение, граничившее с оргией, словно бы приближало меня к ней, к ее порочности, и я воздерживался.

Однако я не мог жить в полном одиночестве и потому испробовал жизнь с любовницами. Первой я выбрал Селину Варанс, еще один поступок, за который презираешь себя, вспоминая о нем. Ты уже знаешь, какой она была и чем кончилась наша связь. У нее были две преемницы – итальянка Джачинта и немка Клара, – обе редкие красавицы. Но что значила для меня их красота через несколько недель? Джачинта была лживой и разнузданной, через три месяца я с ней расстался. Клара была честной и спокойной, но тяжеловесной, глупой, без каких-либо интересов – совершенно не в моем вкусе. Я с радостью снабдил ее солидной суммой, чтобы она могла открыть мастерскую или лавку, и таким образом избавился от нее к обоюдному удовольствию. Однако, Джейн, я вижу по твоему лицу, что сильно упал в твоем мнении. Ты считаешь меня бесчувственным, безнравственным распутником, не так ли?

– Да, правда, сэр, вы сейчас нравитесь мне меньше, чем в других случаях. Вам не казалось, что вы поступали дурно, живя то с одной любовницей, то с другой? Вы говорите об этом как о чем-то само собой разумеющемся.

– Так и было, хотя мне это не понравилось. Недостойное существование, и мне бы не хотелось вернуться к нему. Нанять любовницу это ведь почти то же, что купить рабыню: обе часто – по природе и всегда по своему положению – стоят ниже тебя, а поддерживать близость с теми, кто ниже, унизительно. Теперь мне отвратительны воспоминания о времени, которое я провел с Селиной, Джачинтой и Кларой.

Я почувствовала в этих словах правду и вывела из них следующее твердое заключение: если я настолько забудусь и забуду все внушенные мне нравственные начала, что под любым предлогом, с любыми оправданиями, при любом искушении стану преемницей этих бедных женщин, то неизбежно настанет день, когда он и на меня поглядит с тем же чувством, которое сейчас оскверняет воспоминания о них. Вслух я этого вывода не высказала – достаточно было признать про себя его верность. И запечатлела его в своем сердце, чтобы он послужил мне опорой в час испытания.

– Джейн, почему ты не говоришь «и что же, сэр?». Я ведь еще не кончил. Ты выглядишь расстроенной. Вижу, ты все еще не одобряешь меня. Но к делу. В прошлом январе, избавившись от всех любовниц, я вернулся в Англию, куда меня призвали дела, – в мрачном ожесточении от бесполезной скитальческой одинокой жизни, чураясь всего человечества и особенно женской его половины (так как я начал верить, что умная, верная, любящая женщина – всего лишь химера наивного воображения).

В холодный зимний вечер я верхом приближался к Тернфилд-Холлу. Ненавистное место! Я не ждал там ни радости, ни покоя. По дороге из Хея на приступке перелаза я увидел одинокую фигурку. Я проехал мимо, обратив на нее не больше внимания, чем на ивовый куст напротив. Никакое предчувствие не сказало мне, чем она станет для меня. Никакой внутренний голос не предупредил, что там в скромном обличии сидит вершительница моей судьбы, мой гений добра или зла. Я не понял этого, даже когда Месрур упал и она подбежала, предлагая мне помощь. Тоненькая, совсем ребенок! Словно малиновка спорхнула к моей ноге и предложила поднять меня на своих крылышках. Я был груб, но малютка не уходила, она стояла возле меня со странным упорством, говорила с мягкой властностью, которой дышало ее лицо, настаивала, что мне нужна помощь вот этой маленькой руки. И помощь была мне оказана.