Унылую тишину нарушил наконец лязг замка на кухне: Хитклиф вернулся со своего поста раньше обычного — верно, из-за разыгравшейся метели. Входная дверь была заложена на засов, и мы слышали, как он пошел кругом к другому входу. Я встала, и с губ моих сорвались слова, в которых выразились мои чувства; и Хиндли, пристально смотревший на дверь, услышав их, повернулся и взглянул на меня.

— Я продержу его за порогом минут пять, — сказал он. — Вы не возражаете?

— По мне, держите его там хоть всю ночь, — ответила я. — Пожалуйста! Вставьте ключ в замок и задвиньте засов.

Эрншо управился с этим прежде, чем его жилец подошел к парадному ходу. Он вернулся и, придвинув кресло к моему столу, сел напротив меня и облокотился на стол, ища в моих глазах сочувствия той жгучей ненависти, которая пылала в нем. Но так как он смотрел убийцей и чувствовал как убийца, он не нашел, чего ждал; однако и то, что он прочел в моем лице, достаточно его ободрило, и он заговорил:

— И у меня, и у вас, — сказал он, — большой счет к человеку, который стоит за дверью. Если ни один из нас не покажет себя трусом, мы вдвоем заставим его уплатить долг. Вы такая же мягкотелая, как ваш брат? Согласны терпеть до конца, ни разу не попробовав добиться расплаты?

— Я устала терпеть, — возразила я. — Я была бы рада взыскать с него долг, но так, чтобы мне не поплатиться самой. А предательство и насилие — это копья, заостренные с обоих концов: того, кто пускает их в дело, они ранят больней, чем его противника.

— Предательство и насилие — справедливая плата за предательство и насилие! — вскричал Хиндли. — Миссис Хитклиф, я ничего не прошу вас делать — только сидите тихо и молчите. Скажите, это вы можете? Я уверен, вы с не меньшим наслаждением, чем я, будете смотреть, как издыхает этот дьявол; он вас сведет в могилу, если вы его не упредите, а мне принесет гибель. Будь он проклят, чертов негодяй! Колотит в дверь, точно он здесь уже хозяин! Обещайте держать язык за зубами, и, прежде чем пробьют эти часы — на них без трех минут час, — вы станете свободной женщиной.

Он вынул из-за пазухи оружие, которое я вам описала в письме, и хотел потушить свечу. Но я отодвинула ее и схватила его за руку.

— Я не буду молчать! — сказала я. — Вы не должны его трогать. Не отворяйте ему дверь — и все!

— Нет! Я принял решение и, видит бог, исполню его! — объявил этот отчаянный. — Я наперекор вашей воле сделаю вам добро и восстановлю Гэртона в его правах! Вам даже не придется ломать голову над тем, как вам меня укрыть; Кэтрин умерла, никто на свете не пожалеет обо мне и не будет мучиться стыдом за меня, даже если я сейчас перережу себе горло… Пора положить конец!

Я могла бы с тем же успехом пойти на медведя или убеждать сумасшедшего. Мне оставалось только одно: подбежать к окну и предостеречь намеченную жертву об уготованной ей судьбе.

— Вы бы лучше поискали себе другого ночлега! — прокричала я, торжествуя. — Мистер Эрншо собирается вас застрелить, если вы не перестанете ломиться в дом.

— Ты бы лучше открыла мне дверь, ты… — ответил он, обратившись ко мне с неким изящным выражением, которое я не хочу повторять.

— Не стану я мешаться в это дело, — возразила я снова. — Войдите, и пусть вас убьют, если вам угодно. Я исполнила свой долг.

С этим словом я захлопнула окно и вернулась на свое место у очага, не располагая столь большим запасом лицемерия, чтобы изображать беспокойство из-за грозившей ему опасности. Эрншо стал отчаянно меня ругать, утверждая, что я все еще люблю мерзавца, и обзывал меня всеми бранными словами за такое малодушие. А я думала в глубине души (и совесть меня не упрекнула), каким это будет благодеянием для него, если Хитклиф его избавит от всех горестей; и какое благодеяние окажет мне Хиндли, если отправит Хитклифа в его законную обитель! Я сидела, предаваясь этим мыслям, когда задребезжали за моей спиной и посыпались на пол выбитые Хитклифом стекла и его черное лицо, щурясь от света, заглянуло в оконницу. Слишком частый переплет окна не пропускал его плечи, и я улыбалась, радуясь своей воображаемой безопасности. Волосы Хитклифа и одежда были белы от снега, и его острые зубы людоеда, оскаленные от холода и бешенства, сверкали в темноте.

— Изабелла, впусти, или ты у меня пожалеешь! — «возопиял» он, как сказал бы Джозеф.

— Я не желаю совершать убийства, — возразила я. — Мистер Хиндли стоит на страже с ножом и заряженным пистолетом.

— Впусти меня через кухонную дверь, — сказал он.

— Хиндли будет там раньше вас, — ответила я, — и как же ничтожна ваша любовь, если вы испугались, что пошел снег! Пока светила летняя луна, вы не мешали нам спать, но едва подул снова зимний ветер, вы бежите под кров! На вашем месте, Хитклиф, я легла бы на ее могилу и умерла бы, как верный пес. Ведь земля теперь не стоит того, чтобы жить на ней, не так ли? Вы твердо мне внушили, что Кэтрин — вся радость вашей жизни: я не могу представить себе, как вы думаете пережить утрату.

— Он здесь, да? — закричал хозяин дома, бросившись к выбитому окну. — Если я смогу просунуть руку, я его застрелю!

Боюсь, Эллен, ты сочтешь меня совсем испорченной, но ты не знаешь всего, так не суди. Ни за что не стала бы я подстрекать на убийство или помогать в покушении на чью-то жизнь — даже на его жизнь… Но я не могу не желать его смерти; и потому я была страшно разочарована и охвачена ужасом перед тем, что наделала своими язвительными словами, когда Хитклиф ринулся прямо на пистолет и вырвал его из цепкой руки Эрншо.