— Никогда! — ответил я. — Но этот проступок вы мне простили?

— При условии, что он не повторится.

— И я могу иногда вас навещать?

— Пожалуй… иногда. Если вы только не злоупотребите этим!

— Я не хочу давать пустых обещаний, но докажу на деле.

— Если что-нибудь подобное повторится, знакомство между нами будет кончено. Только и всего.

— И вы теперь всегда будете называть меня Гилбертом? Это ведь по-сестрински и не перестанет напоминать мне о нашем уговоре.

Она улыбнулась и опять попросила меня уйти. Благоразумие подсказало, что мне следует подчиниться. Она вернулась в дом, а я начал спускаться с холма. Внезапно тишину росистого вечера, поразив мой слух, нарушил стук конских копыт, и, поглядев на дорогу, я увидел, что по склону поднимается одинокий всадник. Я узнал его с первого взгляда, хотя уже сгущались сумерки. Мистер Лоренс на своем сером жеребце. Молниеносно пробежав луг, я перемахнул через каменную стенку и неторопливо пошел по дороге навстречу ему. Увидев меня, он натянул поводья, словно намереваясь повернуть назад, но передумал и затрусил вперед. Слегка мне поклонившись, он направил жеребчика вдоль самой стенки, чтобы разминуться со мной, но я этого не допустил, а схватил конька за уздечку и воскликнул:

— Лоренс, я требую объяснения этой тайны! Куда вы едете и зачем? Отвечайте сию же секунду и без увиливаний!

— Отпустите уздечку, будьте так любезны! — сказал он спокойно. — Вы рвете губы Серому.

— Чтоб вас и вашего Серого…

— Почему вы ведете себя и выражаетесь столь непристойно, Маркхем? Мне стыдно за вас.

— Вы не сдвинетесь с места, пока не ответите на мои вопросы! Я требую объяснения вашей низкой двуличности!

— Я не отвечу ни на единый вопрос, пока вы держите уздечку, — держите ее хоть до завтра!

— Ну, хорошо! — Я разжал руку, но остался стоять перед ним.

— Задайте мне их тогда, когда будете в состоянии говорить, как подобает джентльмену! — ответил он и попытался меня объехать, но я тут же остановил конька, который словно был удивлен моей грубостью не менее своего хозяина.

— Право, мистер Маркхем, это уже слишком! — сказал тот. — Я не могу навестить по делу свою арендаторшу без того, чтобы не подвергнуться нападению, которое…

— Вечер — не время для деловых разговоров, сэр! Сейчас я выскажу вам все, что думаю о вашем поведении!

— Лучше отложите до более удобной минуты, — заметил он вполголоса. — Вон мистер Миллуорд!

И действительно, со мной почти тотчас поравнялся священник, возвращавшийся из какого-то дальнего уголка своего прихода. Я тут же отпустил уздечку, и помещик продолжил свой путь, учтиво поклонившись мистеру Миллуорду.

— Э-э, Маркхем, ссоритесь? — воскликнул тот, обернувшись ко мне и укоризненно покачивая головой. — Из-за вдовушки, разумеется. Но разрешите сказать вам, молодой человек (тут он придвинул свое лицо к моему, словно доверительно сообщая важную тайну), она этого не достойна! — И он торжественно кивнул в подтверждение своих слов.

— МИСТЕР МИЛЛУОРД!!! — вскричал я столь грозно, что преподобный джентльмен с недоумением посмотрел вокруг, ошеломленный такой нежданной дерзостью, и бросил на меня взгляд, яснее слов говоривший: «Что? Вы смеете так говорить со мной?!» Но меня душил гнев, и, не подумав извиниться, я повернулся к нему спиной и торопливо зашагал по ухабистой дороге к дому.

Вообрази, что прошли три недели. Миссис Грэхем и я были теперь только друзьями — или братом и сестрой, как мы предпочитали смотреть на себя. Она по моему настоянию называла меня Гилбертом, а я ее — Хелен, обнаружив это имя на титульном листе одной из ее книг. Виделся я с ней не чаще двух раз в неделю, причем по-прежнему старался искать будто бы случайных встреч, полагая, что мне следует соблюдать величайшую осторожность. Короче говоря, я вел себя настолько образцово, что у нее ни разу не нашлось причины в чем-нибудь меня упрекнуть. Тем не менее я замечал, что порой она бывала горько недовольна сама собой или своим положением, и, признаюсь, последнее и у меня вызывало тягостную досаду. Выдерживать небрежный братский тон оказалось очень нелегкой задачей, и я часто ощущал себя последним лицемером. К тому же я видел, а вернее, чувствовал, что вопреки ее усилиям «я ей небезразличен», как скромно выражаются герои романов. И хотя я радовался привилегиям, которых сумел добиться, отказаться от надежд на будущее у меня не хватало сил, хотя, разумеется, свои мечты я тщательно скрывал.

— Куда ты, Гилберт? — как-то вечером спросила Роза, когда я кончил пить чай после хлопотливого дня на ферме.

— Пройдусь немножко, — ответил я.

— А ты всегда так тщательно чистишь шляпу, и причесываешься, и надеваешь новенькие щегольские перчатки, когда хочешь немножко пройтись?

— Не всегда.

— Ты ведь идешь в Уайлдфелл-Холл, верно?

— С чего ты взяла?

— Вид у тебя такой. Но лучше бы ты туда так часто не ходил!

— Чепуха, деточка. Я полтора месяца там не был. О чем ты говоришь?

— Просто на твоем месте я бы держалась от миссис Грэхем подальше.

— Роза, неужели и ты поддалась общему предубеждению?

— Не-ет, — ответила она нерешительно. — Но последнее время я столько про нее наслышалась и у Уилсонов и у Миллуордов, да и мама говорит, будь она порядочной женщиной, так не жила бы здесь одна. И разве ты забыл, Гилберт, как прошлой зимой она объяснила, почему подписывает картины неверно? Что у нее есть близкие… или знакомые, от которых она прячется, и она боится, как бы они ее не выследили? И как потом она вскочила и вышла из комнаты, когда пришел кто-то, и она не хотела, чтобы мы его увидели? А Артур так загадочно сказал, что это мамин друг?