— Вы кончили? — негромко спросил он.

— Да. Я знаю, вы сейчас ненавидите меня за бесцеремонность, но пусть, — лишь бы это удержало вас от столь роковой ошибки.

— Ну, что же! — произнес он с довольно-таки ледяной улыбкой. — Я рад, если вы настолько превозмогли или забыли собственные горести, что столь глубоко заинтересовались делами других и без малейшей на то необходимости озаботились воображаемыми или возможными их будущими бедами.

Мы попрощались — вновь довольно холодно. Однако остались друзьями, и мое доброжелательное предупреждение (хотя, вероятно, сделать это можно было бы более тактично, а принять с большей благодарностью) возымело свое действие. Больше он Уилсонам визитов не наносил, и, хотя с тех пор ее имя в наших разговорах не упоминалось, у меня есть основания полагать, что он раздумывал над моими словами усердно, хотя и скрытно, собирал сведения о своей красавице из других источников, втайне сравнивал характеристику, которую дал ей я, с тем, что наблюдал сам и слышал от других, и в конце концов пришел к выводу, что ей гораздо лучше остаться мисс Уилсон с фермы Райкоут, чем преобразиться в миссис Лоренс из Вудфорд-Холла. Я убежден также, что довольно скоро он уже с тайным изумлением вспоминал свое недавнее увлечение и поздравлял себя со счастливым избавлением, но мне он в этом не признался и ни словом не намекнул на ту роль, которую я сыграл в столь благополучном для него исходе. Впрочем, того, кто знал его так хорошо, как я, подобная сдержанность удивить не могла. Что до Джейн Уилсон, она, разумеется, была разочарована и озлоблена внезапным пренебрежительным охлаждением своего недавнего поклонника, завершившимся полным разрывом. Поступил ли я дурно, разбив ее надежды? Мне кажется, что нет. Во всяком случае, моя совесть по сей день никогда не укоряла меня в том, что поступил я так из недостойных побуждений.

Как-то утром в начале ноября, когда после завтрака я сидел за деловыми письмами, мою сестрицу навестила Элиза Миллуорд. У Розы не хватало ни проницательности, ни злости, чтобы разделить мои чувства к этой бесовке, и они поддерживали прежнюю дружбу. В гостиной были только мы с Фергесом — матушка и Роза «по дому хлопотали», но я не собирался занимать ее, а только удостоил небрежным поклоном и после двух-трех банальных фраз вернулся к письмам, а ее предоставил заботам Фергеса, пожелай он показать себя более благовоспитанным, чем я. Однако она принялась допекать меня.

— Какое нежданное удовольствие застать вас дома, мистер Маркхем! — произнесла она с злокозненной и менее всего бесхитростной улыбкой. — Я так редко вижу вас теперь: вы ведь вовсе перестали бывать у нас. Должна сказать вам, папа очень обижен, — игриво добавила она, заглядывая мне в лицо с развязным смешком и усаживаясь на углу стола, чуть сбоку от моего бювара.

— Последнее время я был очень занят, — ответил я, продолжая писать.

— О, неужели? Кто это говорил, что последние месяцы вы почему-то совсем забросили свои дела?

— Кто бы это ни сказал, он ошибся: последние два месяца я был на редкость усерден и прилежен.

— А-а! Но кажется, от горя нет лучше средства, чем работа? И, прошу извинить меня, мистер Маркхем, выглядите вы далеко не прекрасно и, по общему мнению, стали теперь таким угрюмым и рассеянным, что мне начало казаться, будто вас гнетет какая-то тайная забота. Прежде, — добавила она робким голоском, — у меня хватило бы духу спросить у вас, в чем дело и как я могла бы утешать вас. Но теперь я не осмеливаюсь.

— Вы очень добры, мисс Элиза. Когда я решу, что нуждаюсь в ваших утешениях, то осмелюсь сам вам об этом сказать.

— Ах, прошу вас! А самой попробовать догадаться, что вас расстраивает, мне, конечно, не следует?

— Да, потому что я сам вам скажу совершенно прямо. Сию минуту меня крайне расстраивает юная барышня, которая села возле самого моего локтя и мешает мне докончить письмо, а затем отправиться в поле.

Прежде чем она нашлась, как ответить на столь нелюбезную речь, в гостиную вошла Роза. Мисс Элиза встала ей навстречу, и они расположились у камина, где уже стоял бездельник Фергес, прислонясь к углу каминной полки, переплетя ноги и засунув руки в карманы.

— Роза, послушай, что я тебе расскажу! Надеюсь, ты этого еще не слышала? Ведь и хорошие, и дурные, и самые пустые новости все равно приятно рассказать первой. Эта злополучная миссис Грэхем…

— Ш-ш-ш! Что вы! — зловеще прошептал Фергес. — Мы тут о ней никогда не упоминаем. Имя ее нами не произносится! — Покосившись на него, я обнаружил, что он поглядывает в мою сторону и постукивает пальцем по лбу. Затем, подмигнув своей собеседнице и скорбно покачав головой, он шепнул: — Мания… но ни слова!.. Во всем остальном он в здравом рассудке.

— Разумеется, я и не помыслю задеть чьи-то чувства, — ответила она, понижая голос. — Так в другой раз…

— Да говорите же вслух, мисс Элиза! — сказал я, не снисходя до того, чтобы заметить шутовство моего братца. — И не стесняйтесь моего присутствия, говорите что хотите, лишь бы правду.

— Ну-у, — ответила она, — возможно, вам уже известно, что миссис Грэхем никакая не вдова, что ее муж жив и она сбежала от него? — Я вздрогнул, лицо у меня вспыхнуло, но я только нагнул голову и продолжал складывать и запечатывать письмо, пока она продолжала: — Но может быть, вам неизвестно, что она вернулась к нему и они помирились? Только подумать, — добавила она, поворачиваясь к ошеломленной Розе, — как он, должно быть, глуп!

— И кто сообщил вам эту новость, мисс Элиза? — спросил я, перебивая аханья моей сестрицы.

— Я узнала ее из совершенно надежного источника.

— От кого бы это?

— От одного из вудфордских лакеев.

— О-о! А я и не знал, что вы так близко знакомы с прислугой мистера Лоренса.

— Слышала я это вовсе не от него! Он рассказал нашей горничной Саре, а она — мне.

— Под секретом, я полагаю. А вы рассказали нам тоже под секретом. Но я могу заверить вас, что концы с концами тут не сходятся, и хорошо еще, если бы хоть половина — правда.