– Подождите минуту!

Его появление было встречено хохотом, очень громким и завершившимся гоблинским «ха-ха!» Грейс Пул. Так, значит, там была она! Мистер Рочестер, видимо, отдал какое-то безмолвное распоряжение – я уловила тихий голос, что-то ему ответивший. Он вернулся и закрыл за собой дверь.

– Сюда, Джейн, – сказал он, и я обошла большую кровать с задернутым пологом, занимавшую добрую половину комнаты. К изголовью было придвинуто кресло. В нем сидел мужчина, совсем одетый, но без сюртука. Он хранил полную неподвижность, голова была откинута, глаза закрыты. Мистер Рочестер поднял свечу повыше, и я узнала это бледное, словно безжизненное лицо – Мейсон. Еще я заметила, что одна сторона его рубашки и один рукав намокли от крови.

– Подержите свечу! – распорядился мистер Рочестер, и я взяла подсвечник, а он взял с умывальника тазик с водой. – Подержите! – сказал он, а когда я взяла и тазик, намочил губку и обтер бледное, как у мертвеца, лицо. Затем попросил у меня нюхательные соли и поднес флакончик к ноздрям мистера Мейсона. Тот вскоре открыл глаза и застонал. Мистер Рочестер, расстегнув рубашку раненого (я увидела, что его плечо и рука у локтя забинтованы), быстро вытер губкой просачивающиеся капли крови.

– Рана очень опасная? – прошептал мистер Мейсон.

– Вздор! Простая царапина. Не падай духом, ободрись! Сейчас я съезжу за лекарем, и утром, надеюсь, ты уже сможешь отправиться в дорогу. Джейн! – сказал он затем.

– Сэр?

– Мне придется оставить вас здесь с этим джентльменом на час-два. Чуть кровь начнет снова просачиваться, вытирайте ее губкой, как делал я. Если ему станет дурно, пусть выпьет воды вон из того стакана и понюхает ваши соли. Ни в коем случае не разговаривайте с ним… и… Ричард, если ты заговоришь с ней, то подвергнешь опасности свою жизнь! Попробуй произнести хоть слово, взволнуйся – и я не отвечаю за последствия.

Вновь бедняга застонал. Казалось, он боится сделать движение: его совсем парализовал ужас перед смертью – или перед чем-то еще. Мистер Рочестер вложил уже окровавленную губку мне в руку, и по его примеру я начала стирать кровь. Несколько секунд он наблюдал за мною, потом вышел из комнаты со словами:

– Так помните – никаких разговоров!

Когда ключ скрипнул в замке и звук его шагов замер в конце коридора, меня охватило странное чувство.

Я сижу на третьем этаже, запертая в одной из таинственных келий, вокруг ночь, мои глаза устремлены на бледного окровавленного человека, и лишь тонкая дверь отделяет меня от убийцы! Весь ужас таился именно в этом: остальное я могла стерпеть, но одна мысль о том, как дверь распахивается и на меня набрасывается Грейс Пул, ввергала меня в ледяной озноб.

Тем не менее я должна оставаться на моем посту. Должна следить за этим жутким лицом, за посинелыми неподвижными губами, на которые наложена печать молчания, за глазами, которые то закрываются, то открываются, то блуждают по комнате, то останавливаются на мне, – за глазами, остекленевшими от ужаса. Я должна вновь и вновь окунать пальцы в воду, смешанную с кровью, и стирать. Стирать вишневые капли. Должна сидеть там, а нагар все больше затемняет огонек свечи, тени на старинных гобеленах вокруг сгущаются, сгущаются, становясь совсем черными под пологом старинной кровати, и странно колеблются на дверцах широкого шифоньера напротив – дверцы состоят из двенадцати панелей, и каждая точно в раме заключает голову одного из двенадцати апостолов. Шифоньер над всеми ними увенчан крестом черного дерева с умирающим Христом.

В смутной игре теней и угасающих отблесков, замирающих здесь, скользящих там, то бородатый врач Лука склонял свое чело, то колыхались длинные власы святого Иоанна, а то из панели таинственно вырастало дьявольское лицо Иуды, наполнялось жизнью, грозило явлением архипредателя, самого Сатаны в облике его присного.

Как будто этого было мало, мне приходилось напрягать не только зрение, но и слух – не даст ли о себе знать дикий зверь или демон в логове за дверью. Однако, побывав там, мистер Рочестер словно наложил чары на соседнюю комнату: за остаток ночи до меня донеслось всего три звука, причем через большие промежутки: скрип половицы, новое рычание и пронзительный человеческий стон.

Мучили меня и собственные мысли. Какое воплощение зла обитает в этом уединенном доме, которое его владелец не может ни изгнать, ни обуздать? Какая тайна давала о себе знать то огнем, то кровью в глухие часы ночи? Что за существо, прячась под обликом обычной женщины, испускает крики то язвительного демона, то стервятника в поисках падали?

А этот человек, над которым я наклоняюсь? Этот ничем не примечательный приезжий? Как он оказался запутанным в этой паутине ужасов? И почему фурия набросилась на него? Что понудило его проникнуть на этот этаж в столь зловещий час, когда ему следовало спокойно спать в постели? Я ведь слышала, как мистер Рочестер проводил его до спальни в галерее, так что же привело его сюда? И почему теперь он так покладист, хотя ему нанесен столь неистовый и предательский удар? Почему он так покорно согласился с настояниями мистера Рочестера скрыть случившееся? И почему мистер Рочестер настаивает на этом? На его гостя напали; в тот раз на его жизнь коварно покусились, и оба посягательства он скрывает и предает забвению.

И в-третьих, я узнала, что мистер Мейсон всецело подчиняется мистеру Рочестеру, что несгибаемая воля второго полностью властвует над апатичным характером первого: в этом меня убедили те немногие слова, которыми они обменялись. Было очевидно, что в прежних их отношениях вялая натура одного находилась всецело под влиянием деятельной энергии другого, – так чем же было вызвано смятение мистера Рочестера, когда он узнал о приезде мистера Мейсона? Почему фамилия столь слабовольного субъекта, который точно ребенок слушается каждого его слова, всего лишь несколько часов назад поразила его точно гром с ясного неба?