– А, заходи. Можешь не разуваться, здесь и так сарай.

Он отступил в глубь квартиры, помахал стаканом, приглашая за собой.

Здесь было пусто, голо и грязно. Пол покрывал потрескавшийся линолеум, на стенах кое-где висели постеры с иероглифами и незнакомыми узкоглазыми киноактерами, но по большей части не было ничего, даже обоев. В гостиной стояли три довольно приличных кресла, между ними – разложенный наполовину теннисный стол. Бутылка виски, стакан, вскрытая банка с жареным арахисом. Да, и две ракетки для пинг-понга.

– Не очень, да? – Боб налил себе виски, протянул бутылку Родиону. – У меня все по-простому, не пугайся. Романтический минимализм. Ты садись, садись. Стакан чистый, сам мыл. В холодильнике, кажется, гамбургеры какие-то валяются – будешь? На кухне даже микроволновка есть, можно разогреть.

– Нет, спасибо, – сказал Родион.

Он сел, налил себе. Хмыкнул. Потом не удержался, рассмеялся.

– Ты чего? – Боб поднял брови.

– Сперва подумал – это твой корпункт. В целях экономии редакционных средств как бы. Потом подумал – нет, не может быть, все-таки «Вашингтон Пост». Тогда, наверное, какая-то блатхата под прикрытием. Ну, где ты назначаешь встречи всяким там «источникам». Наркота, бандиты, проститутки, все такое... Угадал?

– У цветных это считается приличный квартал, между прочим, – сказал Боб. – А этот дом они с уважением именуют «Доллар». Это при всей их нелюбви к Америке, заметь. Я прикупил квартирку в «Долларе» – звучит, а? А ты – блатхата, блатхата... Все не так просто, как кажется.

Он взболтнул виски в стакане, улыбнулся Родиону.

– Ну что, за твое благополучное прибытие, Роди. Как там поживает Семаго? Вы познакомились? Предались воспоминаниям?

– Да. Конечно. Все отлично.

Боб кивнул, выпил.

– Я рад.

Он поставил стакан на стол, сел в соседнее кресло, спросил:

– В Москве будете видеться?

– Звал. На Наташкин борщец под укропную настоечку. И вообще – дружить домами.

– Наташкин? А-а, его подружка. Как она тебе, кстати? Ты ведь у нас падок на зрелых да опытных, а?

– Ну, ей еще далеко не пятьдесят, – в тон ему ответил Родик. – И она далеко не мадам Дюпарк.

Боб опять кивнул, будто услышал что-то чрезвычайно важное. Но развивать тему не стал.

– Ты мне очень помог, – сказал он.

Родион поднял на него глаза.

– Брось. Чем же я тебе помог?

– Понимаешь, Роди... Есть некоторые вещи, которые не рассказывают даже близким друзьям, родителям, любимым девушкам, женам, родным детям и так далее. Только коллегам.

– Журналистам, наверное? – Родион сделал непонимающее лицо.

– Нет. Я имею в виду другую организацию. Другую. – Боб сделал паузу, наклонился, поставил стакан на место. – Эти люди давно интересуются твоей судьбой. Они очень заинтересованы в том, чтобы у тебя все было хорошо. Всё. Понимаешь?

Родион молчал.

– Ты и сам в этом заинтересован, конечно, Роди. Ты умен, трудолюбив. Ты талантлив. Но не всего можно добиться трудом и способностями, ты это понимаешь. Именно они сделали так, чтобы ты мог получить степень и хорошую работу.

– То есть... – медленно проговорил Родион, – если бы не эта загадочная организация, докторантуры мне было не видать. Я правильно понял?

– Ну-у... Нельзя сказать, чтобы на все сто процентов. Есть погрешности, флюктуации всякие... Мы ведь живем в реальном мире. Но за девяносто девять процентов я могу ручаться. Хочешь, покажу тебе пятилетнюю статистику по докторским степеням в юриспруденции среди иностранцев? Арабы, румыны, немцы, американцы – не имеет значения. Так вот: полтора человека на сотню рожденных во Франции. Это при том, что за последнее десятилетие есть некоторый рост.

– И эти полтора иностранца, конечно, находятся под покровительством вашей организации?..

– Думаю, это не имеет значения, Роди. Я могу сказать тебе так, могу сказать эдак – ты что, пойдешь проверять? Брось заниматься ерундой. Давай сосредоточимся на главном. Есть организация, есть ты. На самом деле вы уже несколько лет сотрудничаете при моем посредничестве. Цюрих, хлебосольный Борис – помнишь? И Краков тоже, и Страсбург... Да-да, никакой журналистикой там и не пахло, как ты тогда уже, наверное, догадывался. Догадывался ведь?.. Ладно. Но это был как бы испытательный срок, притирка, проверка способностей. У нас ведь очень большой конкурс, Роди. И жесткий отбор. Поверь, попасть к нам на самом деле куда труднее, чем в комитет Совета Европы или, скажем, в адвокатскую контору с мировым именем. Да, множество людей работает на нас, оказывает услуги и все такое прочее. Но – втемную. Их у нас так и зовут: «черный корпус». Официальное сотрудничество с оплатой по тарифу «А» предлагают единицам. Я достаточно ясно выразился?

Родион поднял стакан и обнаружил, что тот как-то незаметно опустел. Он даже не помнил, как выпил его. И страшно, страшно хотелось выпить еще. Волновался. Сам не ожидал, что будет так волноваться. Посмотрел на бутылку. Он мог бы и сам подлить себе, но боялся, что руки задрожат, выдадут его. К счастью, Боб все понял, взял бутылку и наполнил ему стакан до половины. У Боба руки не дрожали.

Родион сделал большой глоток, спросил:

– Что такое тариф «А»?

– Честно говоря, сам толком не знаю, – Боб негромко рассмеялся. – Коэффициент три целых и сколько-то там десятых, где за единицу берется тариф «Б». А есть еще «Ц», «Д», «И»... даже, кажется, «Ф»... Да брось. Это хорошие деньги. Настолько хорошие, что люди задают такой вопрос всего один раз, а потом просто перестают думать о деньгах вообще... Для этого, правда, им приходится работать.