Если мы вспомним, что ребенок — невинное создание, то сумеем понять, что он не в состоянии ни охватить и постигнуть зло как понятие, ни иметь с ним дело. Однако с нашей стороны было бы весьма наивным не признавать факта существования зла в мире людей. Зло действительно отсутствует в естественном мире живой природы, поскольку его обитатели не вкушали плод с древа познания и не отличают добра от зла. Они совершают только то, что естественно для их биологического вида. Человек отведал запретный плод и был за это проклят тем, что познал наличие зла, против которого он стал бороться. В некоторых людях зло настолько сильно, что его можно прочесть в их глазах. Много лет назад нам с женой довелось ехать в поезде метрополитена, и мы случайно взглянули в зрачки женщины, сидевшей напротив. Оба мы были прямо-таки заворожены злом, которое таилось в этих глазах. Поскольку каждый из нас видел одно и то же, невозможно сомневаться в подлинности наших впечатлений. Такой пропитанный злом взгляд мне приходилось видеть у других людей крайне редко, но еще один случай запал мне в память и в свое время сильно потряс меня. Мать и дочь консультировались у меня по поводу состояния дочери. Моя оценка симптоматики дочери подтверждала диагноз, пограничный с шизофренией. В процессе беседы-интервью, на котором присутствовали они обе, дочь сделала какое-то негативное замечание по поводу матери. Та в ответ бросила на девочку взгляд, напитанный такой черной ненавистью, что я был просто шокирован. Этот взгляд был полон не гнева и даже не ярости, а чистейшей ненависти. Если бы взгляд мог убивать, этот вполне мог бы привести к подобному исходу — настолько он был разрушительным, деструктивным. Но ведь эта мамаша только что провозглашала любовь к своему ребенку, хотя на самом деле это было полной противоположностью ее истинным чувствам. Никакой ребенок не в силах совладать с двумя столь противоречащими посланиями, исходящими от родителя, и сохранить при этом душевное здоровье. В личности этой матери имелась весомая часть, состоящая из стопроцентного зла, которое она маскировала словами о любви и заботе. Истоки зла в ее натуре состояли в отрицании той ненависти, которую она питала.

Ненависть не является злом точно в такой же мере, как любовь не есть добро. И то, и другое представляет собой естественную эмоцию, которая в определенных ситуациях вполне адекватна. Мы любим правду и ненавидим лицемерие. Мы любим то, что доставляет нам удовольствие, мы ненавидим то, что заставляет нас испытывать боль. Между двумя указанными эмоциями существует такое же полярное взаимоотношение, как между гневом и страхом. Мы не можем быть в одно и то же время и разгневаны, и испуганы, хотя, если ситуация требует этого, мы можем быстро чередовать эти чувства. Так, в какой-то момент мы испытываем гнев и готовность напасть на противника, но затем этот импульс улетучивается, и мы чувствуем в себе страх и желание отступить. Точно так же мы можем любить и ненавидеть, но не одновременно. Предвкушение удовольствия возбуждает нас и словно делает выше ростом. Мы как бы расширяемся и удлиняемся под воздействием нарождающегося внутреннего тепла. Если возбуждение нарастает, мы ощущаем себя любящими и восприимчивыми к любви. Но если в этом состоянии что-то ранит нас, то все тело сразу сожмется и как бы укоротится. Если рана серьезна, то указанное сжатие породит в теле ощущение холода и стылости. Чтобы возбудить подобные сильные последствия, рану должен нанести тот, кого мы любим. Таким образом, ненависть можно понимать как застывшую от холода, закоченевшую любовь. Помнится, в одном из совместных сеансов с участием и родителей, и ребенка я слышал, как ребенок несколько раз истошно визжал на кого-то из родителей: «Я ненавижу тебя, ненавижу!» Выразив таким образом свою ненависть, ребенок тут же разражался исступленными рыданиями и бросался в родительские объятия. Если ненависть представляет собой заледеневшую любовь, то это объясняет присущую каждому из этих чувств способность обратиться в другое — достаточно вспомнить известную пословицу: «От любви до ненависти — один шаг».

Когда тот, кого мы любим, причиняет нам боль, то первой реакцией становится плач. Как мы успели ранее убедиться, это сугубо инфантильный отклик на боль или дистресс. Для ребенка постарше более естественной реакцией явился бы гнев, устремленный на ликвидацию причины возникшего дистресса или дискомфорта и на восстановление в теле позитивных ощущений. Цель обеих этих детских реакций состоит в том, чтобы возродить основанную на любви связь с теми, кто играет в жизни ребенка важную роль, — с родителями, с другими людьми, проявляющими о нем заботу, с товарищами по играм. Если такая связь не может быть воссоздана, то ребенок застывает в состоянии зажатости, будучи неспособным раскрыться и проявить себя во всей полноте. Его любовь оказывается замороженной; она превращается в ненависть. Как только такую ненависть удается выразить, как это было с упоминавшейся ранее маленькой девочкой по отношению к ее матери, лед немедля тает, и снова в теле начинают течь теплые, положительные чувства. Однако точно так же, как лишь немногие родители терпимо воспринимают проявления гнева со стороны ребенка, еще меньшее их число снесло бы от него выражение ненависти. Оказавшись не в состоянии выразить нахлынувшую ненависть, ребенок начинает чувствовать себя плохо и, хуже того, воспринимает себя самого как плохого — не как гадкого и злого, а просто как нехорошего. Родитель, ставший причиной всех этих трудностей ребенка, видится ему, напротив, хорошим и вполне правым человеком, которого он должен слушаться и которому он обязан подчиняться. Такое подчинение становится заменителем любви. Ребенок будет вслух заявлять «я люблю свою маму», но на телесном уровне будет наблюдаться полное отсутствие каких-либо проявлений этого горячего чувства — никакой теплоты, никакого радостного возбуждения, никакой открытости поведения. Подобная любовь берет свое начало в чувстве вины, а вовсе не в радости. А виновным такой ребенок чувствует себя в том, что на самом деле он ненавидит свою мать.

В последующих терапевтических сеансах Рейчел выразила нежелание видеться с матерью, с которой ей по-прежнему приходилось иметь дело. Она чувствовала, что мать все еще располагает над ней какой-то властью и что сама она в отношениях с ней продолжает оставаться несвободной, больше напоминая марионетку, чем независимую личность. Однако, невзирая на все это, Рейчел была не в состоянии мобилизовать в себе хоть какой-то гнев против матери — она была слишком переполнена чувством вины и слишком заледенела, чтобы противостоять матери. На определенном уровне она воспринимала свою мать как ведьму и мегеру. Несомненно, что поведение той по отношению к Рейчел было бесчеловечным. По моему убеждению, в этой женщине имелась какая-то доза любви к собственной дочери, но при нападках на девочку в нее, казалось, вселялся какой-то злой дух. В эти моменты она страстно ненавидела свою дочь и была в состоянии причинить ей даже физический урон. Нет сомнений, что давным-давно к ней самой относились сходным образом, и ненависть, которую она питала к своей дочери, являлась проекцией скопившейся в ней ненависти против тех, кто когда-то унижал и оскорблял ее саму. Ее ненависть против собственных родителей, не найдя выхода, стала чем-то автономным и превратилась в дурную, зловредную силу, которая внутри нее и превратилась в злой дух.

Ненавидела ли Рейчел свою мать? Мой ответ — недвусмысленное «да». Однако и она тоже как бы отделилась от ненависти к матери, которая впоследствии, как и ненависть Рейчел к самой себе, оказалась загнанной внутрь. Если помните, она ведь говорила: «Я ненавижу себя за это» (за неумение стоять на собственных ногах). Но как бы она смогла стоять на ногах, если они были в самом буквальном смысле отрезаны от нее? А как индивид может выразить сколько-нибудь сильный гнев против матери при отсутствии ног, на которые можно было бы опереться? Рейчел оказалась обездвиженной и замороженной своим страхом, а также чувствами вины и ненависти, которые безраздельно владели ею.

Я попросту не верю, что человек может полностью капитулировать перед любовью, если он не умеет признать и выразить свою ненависть. Последняя становится злой силой только в том случае, если она отрицается или проецируется на невинное лицо. Выступать с проповедями против ненависти, на мой взгляд, тщетно. Это все равно что уговаривать айсберг истаять от горячей любви. Если мы намереваемся помочь людям освободиться от сил, которые создают отрицательные эмоции, то, как минимум, нуждаемся в понимании этих сил. Чтобы добиться этого, нужно первым делом согласиться с реальностью существования указанных чувств, а не огульно осуждать их.

Во всех моих пациентах имеется заряд ненависти, и она должна быть выражена. Но сначала ее следует прочувствовать и распознать как естественную реакцию на измену какой-то любви. Человек должен ощутить, насколько глубоко и тяжко он был ранен — психологически и физически, — чтобы почувствовать себя вправе выражать охватившую его ненависть. Когда пациент начинает глубоко ощущать причиненную ему рану и осознает меру предательства, я вручаю ему полотенце, которое он должен скручивать, лежа в кабинете на терапевтической кровати. При этом я рекомендую, чтобы, крутя и плотно свивая полотенце, они не сводили с него глаз и произносили: «Ты ведь меня на самом деле ненавидишь, верно я говорю?» После того как пациенты окажутся в состоянии выразить это чувство, им станет вовсе не трудно продолжить указанную фразу, сказав: «И я тебя тоже ненавижу». Во многих случаях это будет получаться совершенно спонтанно. Испытывая должную ненависть, человек сможет при выполнении упражнения по нанесению ударов мобилизовать более сильный гнев. Однако никакое единичное выражение чувств, даже самое интенсивное, само по себе не может привести к трансформации личности. Принимать как должное весь спектр собственных чувств, выражать их и наращивать самообладание — вот верстовые столбы, расставленные вдоль дороги, по которой человек продвигается в своем длинном странствии в страну, где ему предстоит открыть собственное Я.

В этом процессе открытия самого себя надежным компасом, дающим верное направление нашему продвижению вперед, служит анализ поведения и характера. Прежде чем мы сумеем заняться изменением поведения, необходимо понимать все его «как» и «почему». Мы всегда должны начинать с констатации и признания факта детской невинности. Ребенок не располагает знаниями о сложных психологических проблемах, гнездящихся в недрах человеческой личности. Любовь ребенка к родителю, которая является двойником и взаимным дополнением любви родителя к ребенку, настолько укоренена в натуре малютки, что с его стороны требуется немалая умудренность и продвинутость, чтобы поставить это естественное чувство под сомнение. До этого момента ребенок будет думать, что причиной обид, унижений и недостатка любви, которые он испытывает, являются какие-то его собственные плохие поступки. Прийти к такому заключению совсем нетрудно. К примеру, конфликты между родителями повсеместно проецируются на ребенка. Один из родителей будет порицать другого за чрезмерную снисходительность и мягкость, а ребенок в результате начинает понимать, что он не в состоянии одновременно ублажить их обоих. Ребенок зачастую становится символом и козлом отпущения супружеских проблем, и во многих случаях бедному ребенку, хоть он и находится посередине, приходится принимать чью-то сторону. Мне известно лишь весьма немного людей, которые вышли из детства без сильного ощущения того, что с ними многое не в порядке и что они не являются теми, кем должны были бы стать. Этим лицам остается только додуматься, что если бы они были более любящими, более усердными и старательными, а также более послушными, то с ними все было бы хорошо. В зрелом возрасте все они во взаимоотношениях с другими людьми несут в себе такую установку: всячески пытаться ублаготворить их — и бывают шокированы, когда обнаруживают, что подобная установка не срабатывает.