Исцеление представляет собой естественную функцию самого тела. Если мы порежемся или как-то иначе поранимся, то разве наше тело не исцеляется самопроизвольно? Живые организмы были бы не в состоянии просуществовать сколько-нибудь долго без присущей им врожденной способности к излечению своих ран и заболеваний. В качестве врачей мы в состоянии помочь естественному процессу выздоровления, однако мы не умеем обеспечить его. Но если вышесказанное верно, то почему же у нас нет врожденной способности самопроизвольно излечивать разные эмоциональные расстройства, которые представляют собой в такой же мере ранения тела, как и разума? Ответ на этот вопрос заключается в том, что мы сами не позволяем этому излечению произойти. Как мы убедились в предшествующих главах, из страха мы сознательно и бессознательно препятствуем излечению, блокируем его. Мы не в состоянии избавиться от страха одним лишь обдуманным и намеренным волевым актом; все, что мы можем сделать, — это подавить страх таким образом, чтобы не испытывать страха перед страхом. Однако следствием подобного поведения оказывается подавление всей жизненно важной деятельности тела, включая процессы естественного и спонтанного излечения. Только отказом от контроля со стороны эго можно добиться того, чтобы тело человека могло в полном объеме сохранить свою витальность и энергию, свое натуральное здоровье и страстность.

Капитуляция перед телом и его чувствами может поначалу поразить нас и восприниматься как поражение, каковым оно на самом деле и является, но только для эго, стремящегося к доминации. Однако лишь в подобном поражении мы можем обрести свободу от участия в крысиных бегах современной жизни и в конечном итоге ощутить ту страсть и радость, которые доставляет человеку свобода. Но указанная цель ничуть не относится к разряду легко достижимых. Мы обременены ношей знаний о том, что верно и неверно, а также самосознанием, ограничивающим нашу спонтанность. И еще. Как я уже отмечал недавно, путешествие в поисках самопознания и самопостижения никогда не закачивается. Терапия, однако, есть вопрос сугубо практический. Человек не может и не должен подвергаться терапии на протяжении всей своей жизни. Шесть лет должно быть признано максимумом, поскольку именно столько времени требуется ребенку, чтобы обрести достаточную независимость, позволяющую ему покинуть стены родительского дома и отправиться в школу.

Когда пациент завершает биоэнергетическую терапию, он должен располагать пониманием и владеть методами, которые позволят ему и дальше продолжать углубление процессов самоосознания, самовыражения и самообладания. Он должен понимать связь между телом и разумом, а также знать, что существующие в его организме хронические напряжения связаны с эмоциональными конфликтами, которые берут свое начало в детстве и по сей день остались неразрешенными. Указанные конфликты продолжают воздействовать на настоящее до тех пор, пока в теле бывшего пациента сохраняются вышеупомянутые напряжения. Следовательно, ему придется продолжать работать над своим телом, чтобы уменьшить и в конечном итоге устранить их. Это означает, что он должен будет продолжать выполнять основные биоэнергетические упражнения, трактуя их как часть своих нормальных, повседневных занятий, связанных с заботой о здоровье. Я лично выполняю их почти каждое утро столь же регулярно, как, скажем, чищу зубы, и занимаюсь этим уже более тридцати лет.

Для укрепления дыхания я от трех до пяти минут лежу в запрокинутом положении поверх биоэнергетического табурета, давая своему дыханию возможность стать глубже. Чтобы продвинуть указанный процесс еще дальше, я привлекаю сюда и голос, издавая и долго выдерживая громкий звук. Невзирая на громкость, это вполне легкий звук, испускаемый без усилия. Вообще говоря, цель данного упражнения сводится к тому, чтобы возбудить рыдания. Как только я начинаю плакать, дыхание у меня само по себе становится легче и глубже. Плач важен для меня еще и потому, что во мне всегда присутствовало внутреннее сопротивление этому действию — по тем же причинам, по которым сопротивляются плачу другие люди. Я считал себя решительным человеком, который пытался подняться выше обуревающих его проблем. Хотя на практике такой подход не срабатывал, я был не в состоянии отказаться от него, да и не хотел сдаваться. Плач является актом сдачи, а для многих это означает неудачу, провал. Но терапия как раз добивается того, чтобы пациент сдался, и за долгие годы я накрепко усвоил, что всякий раз, когда в какой-то сфере своей жизни сдаюсь, я обретаю дополнительную свободу. Однако мой невротический характер настолько глубоко укоренился в моей личности, что акту сдачи приходится стать непрерывным, никогда не прекращающимся процессом. Просто я каждый раз сдаюсь еще чуть-чуть больше.

Плач выполняет в моей жизни еще одну немаловажную и взаимосвязанную с предыдущим функцию: он поддерживает меня в контакте с печалью — печалью тех лет, когда я не являлся настолько свободным, чтобы быть искренним перед собой, и печалью из-за того, что мне уже никогда не обрести вновь того состояния невинности, которое стало бы радостью в чистом виде или тем, что я называю благодатью или блаженством. В противоположность животным, мы живем, располагая знанием о борьбе, страданиях и смерти. Такова трагическая сторона бытия человеком. Однако другая сторона — это наша способность воспринимать великолепие и величие жизни так, как это недоступно никакому животному. В религиозных терминах это именуется величием Господа. Я же рассматриваю две указанные концепции: трагедийности и величия — как синонимы. Величие видится мне в красоте цветка, ребенка или женщины, равно как в царственной величавости горы, дерева или человека. Переживание этого величия и есть тот восторг, который находит свое выражение в художественных творениях человека, особенно в музыке. Фундаментальная посылка моей философии состоит в том, что невозможно отделить две указанные стороны друг от друга, не разрушив при этом целого. Человек не в состоянии воспринять величие жизни, если он не приемлет ее трагического аспекта. Нет места никакому величию, если человек пытается отрицать реальную действительность или уйти от нее. Я нуждаюсь в плаче для того, чтобы сохранить свою человечность. Я плачу не только о себе, но и о своих пациентах, и обо всем человечестве. Когда я вижу борьбу и боль, властвующие над моими пациентами, мне на глаза часто наворачиваются слезы. Впоследствии, когда эти люди облегчают свою боль с помощью плача и отказываются от борьбы, я вижу, как их глаза и лица наполняются светом, и ощущаю свое сердце возрадовавшимся. Но я в состоянии по-настоящему прочувствовать эту радость лишь в том случае, если и сам в той же мере, как и они, готов отказаться от борьбы, и в этом причина необходимости плача.

Еще одно упражнение, которое я делаю буквально с момента создания биоэнергетического подхода к терапии, — это упражнение на заземление. Поработав на табурете с целью углубления дыхания, я меняю позу на противоположную, нагибаясь вперед и касаясь пола пальцами рук. Указанное упражнение было полностью описано и проиллюстрировано в главе 2. Если я продолжаю оставаться в этой позе, то по мере того как через мои ноги протекают волны возбуждения, они у меня, как правило, начинают пульсировать. Данное явление не только способствует углублению дыхания, но и более полно привязывает меня к земле, а это означает, что я, да и любой человек, проделывающий указанное упражнение, оказываемся связанными с реальной действительностью собственного тела. Все мы — дети земли, ожившие благодаря духу вселенной. Наша человечность зависит от нашей связи с землей. Потеряв эту связь, мы становимся разрушителями. Мы теряем из виду то, что мы во многом тождественны не только другим людям, но и прочим живым созданиям, поскольку в своей гордыне отрицаем наше общее происхождение. Мы отступаем в свои головы, в мир, который сами сотворили и в котором видим себя особенными, всемогущими и бессмертными. Чем дальше мы отступаем вверх, уходя от земли, тем больше вырастает наше самомнение, наше суждение о собственном имидже. В этом эфемерном мире нет места чувствам печали или радости, боли или величия. Там вообще нет никаких реальных чувств, а только одни сантименты.

Подобно столь многим другим современным людям, я тоже был чрезмерно эгоистичным и нарциссическим индивидом. Мне настоятельно требовалось сойти вниз с вершин, куда я себя вознес, с пьедестала, возведенного мною для того, чтобы отрицать и отвергать унижение, которое меня заставили испытать в детстве. Взгромоздившись на этот высоко поднятый постамент, я боялся свалиться с него или свалять дурака, поскольку моя самоидентификация была привязана к этому возвышенному положению. К счастью, я сохранил какую-то идентификацию со своим телом, и это заставило меня понять, что любая радость, которую я рассчитывал отыскать, может пребывать только и исключительно в царстве тела с присущей ему сексуальностью. Спуск вниз, на землю оказался для меня длительным и трудным процессом, но когда я в конце концов ощутил, что мои ноги прочно связаны с землей, то испытал чувство радости.

Я нахожусь сейчас в большем соприкосновении со своим телом, нежели это было раньше, я в большей степени осознаю его напряжения и понимаю его слабости. Продолжая этот ряд, я гораздо легче ощущаю собственные чувства. Так, если меня спровоцировать или причинить боль, то сегодня мой гнев возникнет быстрее, но вместе с тем я сумею выразить его более подходящим образом. Результат таков: я испуган или обеспокоен меньше, чем когда-либо прежде. А если человек не испуган, то он оказывается в состоянии принять жизнь такой, какая она есть. Все это дает мне ощущение внутренней умиротворенности, являющееся фундаментом радости. И я на самом деле часто испытываю радость, которая приходит ко мне в связи с естественной красотой, свойственной окружающим меня людям и предметам.