Шрифт:
— Пустяки какие. Стоит еще беспокоиться.
— Все же неловко как-то.
— Постучи тогда ко мне в окно. Третье со стороны лимана. Я тебя впущу.
— Мерси! — Сартапутн пожал Роберту руку. — Можешь сказать дома, что я пошел к Бангерам или что-нибудь в этом духе.
— Ладно, устрою. Только смотри, как бы тебя не разделали поселковые парни, — пошутил Роберт. — Они у нас бедовые.
Роберт ушел. Подождав, пока он скроется в темноте, Сартапутн свернул с дороги и направился через дюны к новому дому на краю поселка. «Анита, — беззвучно шептали его губы. — Я иду к тебе, я уж близко… Чувствуешь ли ты это?»
Дома Роберту пришлось выдержать неприятную сцену. Лидия ушла, а отец с матерью сидели в кухне у печки и встретили сына тревожными взглядами.
— Ты один? — быстро спросила мать. — Куда же делся этот… друг-то твой?..
— Он ушел к Бангерам и, наверно, просидит там допоздна. Ужин оставлять не надо.
— Та-ак! — Мать с отцом обменялись многозначительными взглядами. — Значит, к Бангерам! Ну да, тогда она тоже туда придет…
— Кто это она? — спросил Роберт, снимая пальто.
Ему долго никто не отвечал. Затем мать вздохнула:
— На что тебе понадобилось, Роберт, привозить этого человека?
— Как на что? Разве он вам мешает?
— Неужели ты ничего еще не знаешь? — заговорил молчавший до сих пор отец. — Хотя, скорее всего, он тебе ничего не рассказывал.
— Да в чем дело?
Тут только Роберт узнал, зачем приехал в поселок Сартапутн. «Вот оно что, — удивленно думал он, услышав от родителей о связи Аниты с инженером. — Потому-то ты так быстро и согласился на эту поездку…»
8
Эдзит весь день провел на улице — строил с соседскими ребятишками города из песка, прорывал русла для рек. Аните не удалось уложить его днем, поэтому за ужином он то и дело засыпал и без всяких капризов улегся в кроватку. Анита занялась мытьем посуды и уборкой комнат, а потом взяла начатое рукоделие и подсела к окну. Медленно рос пестрый узор на сером сукне; вокруг было тихо и тепло. Настольная лампа с красным абажуром разливала мягкий свет. Углы комнаты утопали в полумраке.
Анита уже знала о приезде Сартапутна. Странно, что это известие ничуть ее не встревожило. С прошлой зимы она не получала о нем никаких сведений; по Обоюдному согласию, они не переписывались, не напоминали о себе друг другу. И теперь Анита не могла постигнуть причину его внезапного приезда. Это ведь не соответствовало принятому ими решению. Значит, Сартапутн забыл обещание? Свое она все время выполняла честно. Она не ошиблась в себе: незаметно проходило увлечение — мечты кончились, погасли радужные иллюзии. И ослепленные на короткое время глаза ее снова увидели землю и людей. Без мучительной борьбы, без колебаний и сожалений об утраченном она освободилась от власти манящих снов, обрела душевное равновесие и способность трезво судить о своих чувствах. Зачем же он все-таки приехал? Анита не боялась встречи — нет, больше она не повторит ошибки, — она только думала о том, какой трудный разговор предстоит ей. Что она ему скажет? Как это все произойдет? Как плохо, что Оскара нет дома. Нужно же было ему уйти так далеко!
Кто-то постучал в дверь. Тихо, несмело. Анита знала, кто это. Она вздрогнула и пошла открывать. За те несколько секунд, пока она проходила через кухню и нащупывала в темноте дверь, Анита ясно увидела всю бессмысленность создавшегося положения. Где-то далеко, в темном море, одинокий человек проводит ночь в лодке; может быть, он не спит, а сторожит сети, думает о ней. Тихо плещется волна о борта, чуть зыблется вокруг море, и сквозь тучи не светит ни одна звезда. Он курит, думает о семье и больше не чувствует себя одиноким. А в это время чужой человек стучит в его дверь, и жена идет ему открывать. Аните казалось, что на ее плечи взвалили непосильную ношу. Как это тяжко, как нелепо!
В дверях стоял Карл Сартапутн. Он улыбался и глядел на нее точно так же, как раньше, не скрывая радости. И вдруг эта улыбка показалась ей неприятной.
— Зачем ты пришел? — спросила она. — К чему все это?
— Анита, любимая, пойми, что иначе я не мог, мне надо тебя видеть… — быстро, словно испугавшись, что она уйдет, зашептал он.
В болезненно-восторженном тоне его слов было что-то театральное.
— Если бы ты знала, как я истосковался по тебе за это время. Больше я не в силах выносить это…
До чего знакомые слова! Сколько раз она их слышала со сцены и читала в книгах! Неужели так беден язык человеческих чувств?
— Ты ведь меня не прогонишь? Ты позволишь войти и поговорить с тобой?
— Заходи, пожалуйста, — сказала она.
— Ты недовольна моим приходом? Если так, я могу уйти…
«Если я скажу: уйди, ты станешь умолять, чтобы тебя не прогоняли, — подумала Анита. — А если бы я настояла на своем, сейчас же посыпались бы упреки в жестокости». Но она ничего не сказала.