– Я скоро выйду, – сказала она, похлопывая по его широкой груди. – Ещё немного и я завяжу. Я брошу.

Выражение Трэза стало напряженным, его подбородок – жестким… очевидно, он будет уважать её решение, пусть и не согласен с ним.

– Запомни, мое предложение насчет денег в силе, хорошо?

– Запомню. – Она поднялась на цыпочках и поцеловала его темную щеку. – Обещаю.

Трэз усадил её в автомобиль, она выехала со своего места и начала удаляться, взглянув напоследок в зеркало заднего вида. Освещаемый фонарями заднего хода, он наблюдал за ней, скрестив руки на мощной груди…. и вдруг исчез, будто растворился в воздухе.

Мария-Тереза ударила по тормозам и потерла глаза, думая, что сошла с ума… но потом позади появилась машина, её фары сверкнули в зеркале заднего вида, ослепляя её. Встряхнувшись, она нажала на газ и выехала со стоянки. Тот, кто сел ей на хвост, свернул на следующей улице, и её дорога домой заняла пятнадцать минут.

Дом, который она снимала, был крошечным, просто маленький Кэйп Код6 в хорошем состоянии, но она выбрала его среди всех остальных, просмотренных ею в Колдвелле, по двум причинам: он находился на школьной территории, и значит, вокруг было полно соседских глаз, и потому, что владелец разрешил укрыть все окна ставнями.

Мария-Тереза припарковалась в гараже, подождала, пока опустится дверь, и только потом зашла в темный холл. По кухне, вечно пахнущей яблоками, которые она хранила в чаше, она на цыпочках пробиралась в сторону света, льющегося из гостиной. По пути она запихнула сумку во встроенный шкаф.

Она опустошила её и упаковала заново, когда никого не было рядом. Войдя в освещенную комнату, она прошептала:

– Это всего лишь я.

Он переспал с ней.

Следующим утром Джим проснулся с этой отстойной мыслью, и, пытаясь от нее избавиться, он повернулся на бок. Что сделало его «с добрым утром!» только хуже. Рассветные лучи пробивались сквозь штору на окне рядом с ним, и когда яркий свет задолбил по мозгам, он пожалел, что не зашпаклевал гребаное стекло «Шитроком».

Черт, он не мог поверить, что переспал с шикарной, но такой ранимой женщиной в своем грузовике, словно она была какой-то шлюхой. В то, что он вернулся сюда и наклюкался до состояния не стояния, верилось куда больше. И что он получил в итоге? Он паршиво чувствовал себя из-за того, что сделал, а с диким похмельем ему придется весь день забивать гвозди.

Отличный. План.

Скинув с себя покрывало, Джим взглянул на джинсы и фланелевую рубашку, которые надевал в клуб. Он вырубился прежде, чем смог раздеться, поэтому сейчас тряпки помялись в хлам. Ливайсы он наденет на работу, а вот рубашку, с другой стороны, нужно уберечь от двенадцатичасовой стройки. Она была его единственной «хорошей», что означало отсутствие пятен от краски, дыр, потертых манжеток и наличие всех пуговиц. Ну, это пока.

Джим разделся и зашвырнул рубашку на пизанскую башню из грязного белья у кровати.

Пробираясь к душевой кабинке, он напомнил себе, в чем преимущество не иметь много мебели. За исключением двух стопок одежды – чистой и той, что нужно постирать, – у него был лишь плетеный диван, доставшийся вместе с каморкой, стол и два стула. Вся мебель, к счастью, не препятствовала его пути к ванной.

Он быстро побрился и наспех принял душ; потом натянул боксеры, ливайсы и принял четыре таблетки аспирина. Следом надел нижнюю рубашку, носки и ботинки. На пути к выходу он подхватил ремень с инструментами и рабочую куртку.

Арендованная им квартира располагалась на последнем этаже служебного здания, напоминающего гараж, и он остановился на вершине лестницы, зажмурившись с такой силой, что пришлось обнажить зубы. Черт подери… от света, режущего глаза, казалось, что Солнце решило изменить земное притяжение и даже придвинулось чуть ближе, дабы скрепить сделку.

Он спустился по скрипящим деревянным ступеням. Двинулся по дорожке из гравия к грузовику. И всю дорогу испытывал такое ощущение, будто в ботинке торчит гвоздь.

Открыв дверь, он уловил запах парфюма и выругался. Картины произошедшего вернулись к нему, четкие до невозможности, и каждая из них подстегивала головную боль.

Продолжая ругаться и щуриться, он срулил с узкой дорожки и проехал мимо фермерского дома, принадлежащему его престарелому арендодателю, мистеру Перлмуттеру. Все время, пока Джим был арендатором, этот здоровый дом пустовал, окна были заколочены досками изнутри, а на крыльце никто не выставлял плетеное кресло.

В этом месте ему больше всего нравилось это вечное «никого нет дома» и уведомление о съезде через тридцать дней.