Я тоже.

Полиция не хочет арестовать мухолова, арестуйте тогда кого-нибудь еще. Скажем, в Риме. Главные убийцы — там. Если у них нет черного велосипеда, его можно купить, в крайнем случае, вы сами его подарите. Сколько стоит черный велосипед? Самое большее двадцать тысяч лир, а у вас денег тьма-тьмущая. Разве вы не платите своим осведомителям? Можете заплатить и за велосипед, который подарите убийце, или, проявив немного терпения, можете схватить его уже вместе с черным велосипедом, и руки у него будут в крови. Так-то вот.

В Риме убийцы ходят свободно, их можно встретить на каждом шагу. Часто ты касаешься локтем его локтя, то есть локтя убийцы. Вон те ноги в модных ботинках, одолевающие ступеньки подземного перехода у Тритоне, — ноги убийцы! Когда ты садишься в автобус или входишь в табачную лавку и говоришь: «Дайте пачку сигарет «Житан», рядом стоит человек и тоже говорит: «Мне — пачку сигарет «Житан». Ты ничего такого не замечаешь, но человек, который курит те же сигареты, что и ты, и стоит рядом у прилавка — убийца. По крайней мере, может им быть. И вон та старушка с каракулевым воротником, которой ты уступил место в автобусе, а она села и одарила тебя благодарной улыбкой, — в молодости она отравила мужа. Об этом никто не знает, и эта старушка умрет от старости. А ведь она отличается от других старух, она — убийца. Розальма говорит, что так дальше продолжаться не может. Вот и небесный зодчий жалуется — больше не могу, слишком их много, этих убийц. Полиция делает что может, другими словами, ничего не делает — да и что она может сделать?

А здесь, в Павоне, все по-иному, убийц мало, а полицейских много. Жители Павоны и Альбано шпионят друг за другом. Если полиция поверит их доносам, они все угодят в Реджина Чели [3] и в обоих городках не останется ни единого человека.

Полиция следит за мной, не спускает с меня глаз. Полицейские, они, понятно, стараются действовать тайно, прячутся за деревьями, в кустарнике, за углом дома, если поблизости есть дом. Иногда полицейские крадутся ползком по канаве у обочины дороги или в густых зарослях, если поблизости есть заросли. Времени у них хоть отбавляй. Иной раз полицейский преследует меня на грузовике, переодетый шофером, иногда на велосипеде, переодетый велосипедистом. Полиция думает, что я ничего не замечаю. До чего же она бывает наивной! Когда я оборачиваюсь, то никого не вижу, но знаю, что за мной следят. Розамунда говорит: пусть себе следят.

Говорят, порой полиция идет по ложному следу, чтобы запутать следы, ну, словом, запутать убийцу. Полицейские переодеваются в штатское. Иной раз они носятся как угорелые, иной раз прячутся и ждут, наблюдая за всеми, кто едет на велосипеде. Лишь бы велосипед был черный — если он другого цвета, полиция даже глаз не подымет.

Я убегаю, притворяясь, будто совершаю прогулку на велосипеде. Еду по центральной улице Павоны — по Морской улице, хотя Тирренское море от города далеко, в десяти километрах. Все смотрят на меня. Нечего на меня смотреть, смотрите, если вам так хочется, — что вы на меня смотрите? Все ясно. Видно,

Джузеппе, дружище, кто бы это мог быть? У тебя есть подозрения? Тогда скажи прямо: «Джузеппе, я тебе не доверяю. Никому я не доверяю и потому говорю: Иуда Искариот, знаете такого?» В ответ — всеобщее молчание.

Воздухоплаватели и кинооператоры разбили палатки в долине между Санта-Паломба и Альбано, неподалеку от Казале Аббручато. Так приходи посмотреть на них, сказала Розема, на этих безумцев, которые взлетают ввысь на шарах.

Воздухоплаватели и их шары, взмывшие ввысь, были видны еще издали, в небе они становились совсем крохотными, а потом и вообще исчезали. Кинооператоры с их кинокамерами тоже подымались и исчезали в небе вместе с воздухоплавателями. Везет им. Но что они собираются снимать, непонятно, сказала Розальма. В небе есть только воздух, а воздух снимать нельзя.

С неба можно снять Землю, сказал я, а с земли можно снимать воздух, иначе говоря — Небо во всем его величии. И вовсе незачем подниматься в небо, чтобы сфотографировать его. Во время лактации я иногда останавливался, чтобы поболтать. Когда молоко переставало течь, я закуривал сигарету и предлагал другую Розальме. А она отвечала: я не курю, чтобы молоко не ислортилось. Немного никотина не повредит, говорил я, кури, кури на здоровье. А молоко все не шло, и я пока что не одну сигарету выкурил.

Все новые воздухоплаватели и кинооператоры взлетают с земли. Куда они направляются и зачем? По-моему, они что-то задумали, сказал я, — но что? Этого я пока не знаю. А ждать придется долго. От чего это зависит? Некоторые события происходят сразу, других приходится ждать годы и годы. Я терпеливо жду, не мешайте мне ждать.

Если нужно, буду ждать целый век. Вижу, как вокруг меня меняется мир, рушатся дома и даже целые города, на их месте возводятся новые, люди тают, как лакричные карамельки. А я сижу и жду. Я никому не мешаю, сижу себе тихо и неподвижно, никто меня не замечает. Мимо проходят люди, все они куда-то спешат. Наверно, спешат спрятаться.

Не понимаю, на каком языке они говорят, что говорят. Все эти люди вокруг меня стали иностранцами, эти потомки. Но все-таки что они обсуждают? Они явно взволнованы. Происходит что-то серьезное, я слышу шум, вижу, что все убегают, прячутся под землю. Забираются в какие-то ямы и исчезают, точно муравьи. Шум нарастает, воздух становится все теплее. Но что происходит, откуда этот шум? Может, произошло то, что должно было произойти? Но что за загадочные события? Теперь я тоже, о господи, растворяюсь, как лакричная карамелька. Так помогите мне, я готов на все, но вы не имеете права бросить меня одного. Лучше уж я вместе с вами спрячусь под землю, хотя там мне не нравится.