Акулы уже описывали ленивые круги, изучая сквалоскоп бесстрастными глазами. Некоторые подались было кверху, словно хотели встретить нас, но на полпути круто повернули и пошли обратно на дно. Иногда такой маневр может стать опасным для аквалангиста: ведь стоит одной акуле ускорить ход, как другие, словно подстегнутые этим, рвутся опередить ее. Для крупных акул это не характерно, но часто можно видеть, как четыре-пять мелких хищниц несутся к вам с немыслимой скоро- 49 стью, готовые без раздумья пустить в ход свои зубы.

Каноэ приступил к поимке акул придуманным нами способом. Между прутьями напротив двери сквалоскопа он просунул веревку с гладким крючком, на который был насажен кусок свежей рыбы. Веревка тянулась через всю клетку так, что приманка оказалась снаружи перед входом. Как только акула увидит рыбу и метнется к ней, Каноэ живо отдернет веревку. И когда акула войдет за приманкой в сквалоскоп, за ней закроют дверцу. Очень просто. Если ловишь кроликов или мышей. Но совсем иное дело, когда четверо аквалангистов применяют этот способ для отлова акул на глубине двадцати метров около рифа в Красном море, в окружении трех десятков хищниц.

Акула идет за приманкой в сквалоскоп. Аквалангист приготовился задвинуть дверцу. Попав в ловушку, акула забыла о приманке и стала рваться на волю. Остальные акулы сразу рассвирепели...

События развивались так стремительно, что вскоре все смешалось. Каноэ и Хосе удалось заманить в скалоскоп сразу двух акул, но запах свежей рыбы уже подействовал на остальных хищниц. На моих глазах, пока Хосе возвращал на место приманку, две небольшие акулы с ходу врезались в прутья клетки и отскочили, будто рикошетирующие пули. В воде вокруг нас словно носились серые стрелы. Стало трудно следить за происходящим. Двухметровая акула схватила приманку и так решительно воспротивилась попыткам Каноэ втащить ее в клетку, что сквалоскоп заходил ходуном. Человек и акула тянули изо всех сил каждый в свою сторону. В конце концов акула, упираясь в угол клетки, сумела оборвать веревку. Краем глаза я заметил, как Хосе поспешно отбрасывает мешочек с рыбой, который держал в руке. Маленькая акула распахнула огромную пасть и проглотила все целиком. Каноэ отбился кулаками от крупной белоперой и пошел вверх. В эту секунду кто-то толкнул мою левую ногу, и я увидел рядом акулу длиной побольше метра. Она задела меня рылом, но, к счастью, воздержалась от укуса. Сбившись в кучу, следя каждый за своим сектором и отбиваясь дубинками и камерами, мы возвратились к лодке. А вокруг нас вращалась карусель из серых стрел, страшных своей мощью, но совершенно не организованных.

Пожалуй, больше всего меня поражает иррациональность акульего бешенства. Я чувствую себя совершенно бессильным; ни в каких других обстоятельствах я не испытывал ничего подобного. Из всех живых существ, какие я знаю, акула – самое что ли механическое, ее атаки лишены всякого смысла. Иногда она бежит от невооруженного подводного пловца, а иногда бросается на стальную клетку и яростно кусает прутья.

О каком бы другом животном ни шла речь, я знаю, что мои действия и реакции прямо влияют на его поведение. Ворона улетит, увидев меня в поле с палкой в руке, так как примет палку за ружье. Собака сразу чует, если человек ее боится. Даже рыбы у берегов Франции ведут себя спокойнее, если видят подводного пловца без ружья. Акулу же я воспринимаю как марионетку, которой управляют совсем не те силы, что дергают мои веревочки. Она будто пришелец с другой планеты; и уж совершенно точно – акула пришелец из другого времени. Появившись на земле больше ста миллионов лет назад, она с тех пор нисколько не эволюционировала и продолжает пребывать в состоянии первоначального хаоса. В ее действиях нет никакой логики, они даже противоестественны, и однако акула идеально приспособлена к своему образу жизни. А может быть, все не так, может быть, дело в том, что ее порядок, ее логика отличаются от моих. Ведь есть же рядом с нами формы разума, совсем отличные от нашего. Возьмите, к примеру, насекомых.

Мы поднялись на борт «Калипсо» потрясенные, притихшие, находясь во власти чувства, которого не назовешь ни страхом, ни тревогой. Мы не испытывали облегчения от мысли, что все благополучно ушли от грозной опасности, была только предельная усталость и смутное сознание того, что нами пережито нечто необычное. Вспомнив толчок в левое колено, я мысленно подивился, как это обошлось без укуса...

У акул заведено «бодать» плавающие на поверхности воды незнакомые предметы; это явление тщательно изучалось исследователями. Профессор Бадкер считает, что селахий анализируют вкус объекта «сенсорными ячейками», которые укрыты под своеобразными чешуями, выстилающими кожу акулы. Эти сенсорные ячейки устроены подобно вкусовым луковицам во рту и зеве акулы, и нервные волокна связывают их с тем же нервом, который получает импульсы от луковиц. Таким образом, акула может получить информацию о вкусе, потершись кожей о предмет. То ли сама вода кругом содержит какие-то химические индикаторы, то ли шершавая кожа акулы соскабливает достаточно частиц вещества, чтобы произошла реакция в нервных окончаниях – во всяком случае хищница тотчас составляет себе представление о характере предмета, которого коснулась. Не исключено, что только благодаря неприятному запаху моего неопренового скафандра я все еще хожу на двух ногах.

Во второй половине дня мы снова пошли под воду, но на этот раз к нам опустили большую стальную клетку. Теперь можно было не думать об опасностях медленного всплытия, когда ты не прикрыт снизу морским дном и атака может последовать с любой стороны. Добавлю, что, чем ближе к поверхности, тем, похоже, сильнее возбуждение акул, поэтому главная опасность грозит человеку, когда он выходит из воды.

Сквалоскоп был пуст. Обе пойманные нами акулы ушли. Правда, прутья клетки были алюминиевые, но и то их разделял такой маленький просвет, что акулам, наверное, пришлось протискиваться боком. Я с содроганием подумал, какая силища для этого нужна. Бернар Местр, сопровождавший теперь Каноэ, укрепил сквалоскоп, связав все прутья вместе посередине. В этот раз мы работали без крючка, просто привязали куски рыбы к веревке, которую держал Каноэ. Мы надеялись, что такой способ поможет нам сберечь клетку, ведь утром разъяренная акула чуть не разнесла вдребезги наш сквалоскоп. Мой телохранитель Бернар Шовеллен держался рядом со мной, готовый защитить меня со спины и помочь двум другим товарищам.

Акул было больше, чем утром, и атмосфера показалась нам куда более нервной. Я употребляю слово «атмосфера» в переносном смысле; опытный подводник знает: что ни погружение, то другая атмосфера. А когда работаешь с акулами, атмосфера играет особенно важную роль. Сегодня ты чувствуешь, что можно их гладить руками или не обращать на них внимания, а завтра с первой же минуты улавливаешь угрозу. Бывало, всем нам одновременно вдруг становилось не по себе, хотя акулы вроде бы вели себя по-прежнему, продолжая свой хоровод. В таких случаях мы сразу настораживались и приводили себя в боевую готовность. Мы никогда не пренебрегаем сигналом тревоги, каким бы он ни был неопределенным. А в другой раз, казалось бы в такой же точно обстановке, чувствуешь себя абсолютно спокойно, инстинкт говорит тебе, что можно безнаказанно приближаться к акулам.

Типичная картина: акула в открытом море, на ее спине играют блики солнца

Три десятка черноперых рифовых акул и десять-пятнадцать белоперых Сагсhагhinus albimarginatus медленно кружили около сквалоскопа. Небольшой групер занял клетку и продолжал сидеть в ней, когда мы приступили к работе на песчаном дне вокруг его импровизированного убежища. На этот раз программа наших действий была тщательно разработана заранее, и все шло куда более гладко. Мы быстро отловили четырех черноперых акул и приступили к экспериментам. Нам предстояло испытать разные анестезирующие вещества, подобрать такое, чтобы можно было усмирять акул для исследований. Скажем, закрыть акуле глаза и проверить ее обоняние, или поместить у нее на голове электроды для снятия энцефалограммы.