Окончательно союзные отношения между странами Антанты были закреплены после начала Первой мировой войны соглашением от 5 сентября 1914 г. об объединении военных усилий против Германии и ее союзников и о незаключении сепаратного мира с противником. Название Антанты стало применяться по отношению ко всей антигерманской коалиции. А фактически распалась она после провала интервенции в Советскую Россию 1918–1922 гг.

Во время Первой мировой войны государства Антанты «взвалили основную тяжесть войны на Россию», [550] что проявилось уже с самого начала боевых действий. «Немцы начали свое наступление на Францию по плану Шлиффена, разработанному еще Мольтке-старшим. Главный удар они наносили правым крылом своих армий через Бельгию на Париж. Французы терпели неудачу за неудачей и отступали. Франция обратилась к России за помощью. Россия начала спешное и неподготовленное наступление 2-й армии под командованием Самсонова в Восточной Пруссии. Немцы отступили, русские их преследовали…» [551] Таким образом, несмотря на то, что русские армии еще не были полностью укомплектованы и снабжены всем необходимым для начала наступательных действий, они начали их, уступив настойчивым требованиям Франции, которая перед лицом немецкого нашествия оказалась в тяжелом положении, в том числе под угрозой сдачи Парижа. Вследствие событий на Восточном фронте Германии пришлось срочно перебрасывать туда из Франции 2 армейских корпуса и кавалерийскую дивизию. Тем самым был сломан немецкий план войны, и в начале сентября 1914 г. Германия понесла тяжелое поражение в боях на р. Марне. Однако на русском фронте недостаточно подготовленное и обеспеченное наступление привело к разгрому армии генерала А.В.Самсонова. Этот трагический для русской армии эпизод надолго остался в национальной памяти. «Русский народ понял, что может рассчитывать лишь на самого себя, — вспоминал генерал-майор царской армии, впоследствии генерал-лейтенант Красной Армии А.А.Самойло. — «Друзья» России — союзники — побуждали ее воевать до «победного конца». Именно эти «друзья» заставили русскую армию наступать в Восточную Пруссию на 14-й день после объявления войны, чтобы выручить Париж. Он был спасен нами ценой 20 тысяч убитых и 90 тысяч попавших в плен». [552]

Впоследствии, в сентябре 1941 г., советский посол в Великобритании И.М.Майский в беседе с британским премьер-министром У.Черчиллем, аргументируя необходимость открытия второго фронта союзниками на Балканах, обратился к этому эпизоду Первой мировой войны: «В 1914 году армия Самсонова не была готова к вторжению в Восточную Пруссию, тем не менее Самсонов вторгся, потерпел поражение, но спас Париж и спас войну. На войне нельзя всегда рассчитывать точно, по-бухгалтерски. Иное поражение может быть гораздо важнее победы». «Черчилль с этим согласился, имя Самсонова произвело на него заметное впечатление». [553]

И в дальнейшем, осенью 1914 г. русское военное командование, вместо того чтобы завершить начатый в Галицийской битве разгром австро-венгерской армии, под нажимом союзников, неоднократно просивших о новом наступлении против немцев, чтобы ослабить их натиск на Западе, изменило главное стратегическое направление с австрийского на германское, стало готовить наступление через Польшу на Берлин.

Генерал-лейтенант Н.Н.Головин в книге «Военные усилия России в мировой войне», оценивая кампанию 1914 г. на русском фронте, писал: «Действия русских армий в конце 1914 г. руководились той же резко и со страшнейшим напряжением проводимой идеей выручать наших союзников. Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич со свойственным ему рыцарством решает стратегические задачи, выпадающие на русский фронт не с узкой точки зрения национальной выгоды, а с широкой, общесоюзнической точки зрения. Но эта жертвенная роль обходится России очень дорого. Русская армия теряет убитыми и ранеными около 1 000 000 людей, и что делает особо чувствительными эти потери — это то, что они почти всецело выпадают на долю кадрового состава армии… К сожалению, союзники не отплачивали полноценной монетой за помощь, оказанную Россией. Нужды последней не учитывались с такой же полнотой». [554]

Союзники, неоднократно вынуждавшие Россию к наступлению в 1914 г., в следующем, 1915 г. фактически оставили ее один на один против трех противников — Германии, Австро-Венгрии и Турции, не организовав в ее поддержку ни одной крупной военной операции на Западном фронте. В 1916 г. Россия в результате Брусиловского прорыва спасла от разгрома нового союзника — Италию, терпевшую поражение от австро-венгерских войск. Австрия вынуждена была прекратить успешное наступление в Италии и перебросить оттуда значительную часть своих войск на русский фронт. Кроме того, для спасения Австро-Венгрии от полного разгрома на помощь ей была переброшена 9-я немецкая армия. В результате успеха русской армии Австро-Венгрия оказалась на грани поражения и держалась только благодаря немецкой помощи, Италия была спасена от разгрома, Германия временно прекратила свое наступление под Верденом, а Румыния вступила в войну на стороне Антанты.

В этом контексте и формировался «образ союзника» — как обобщенный в лице западных членов Антанты, так и конкретный, применительно к отдельным странам — Англии, Франции, позднее — США. Сложные предвоенные отношения потребовали от власти определенных целенаправленных усилий, для того чтобы образ политических соперников, по сути недружественных стран, с которыми Россия в прошедшем XIX в. неоднократно сталкивалась на полях сражений и которые коварно вмешивались в ее войны на стороне противников, отнимая плоды русских побед, — этот враждебный образ приходилось срочно «перелицовывать» в образ союзника. И пропаганда активно работала над формированием такого позитивного образа. Например, в России были изданы открытки с текстами государственных гимнов и изображением солдат в форме стран Антанты, причем русский солдат в этой серии ничем не выделялся. Союзники всегда склонны недооценивать усилия друг друга, но чувство «общего дела» находило свое отражение в массовом сознании. Однако, несмотря на усилия правительства по работе с общественным мнением, недоверие к союзникам, в первую очередь к Англии продолжало сохраняться. [555]

В начале XX в. и в правительственных кругах, и в общественном мнении России было распространено стойкое убеждение, что главным соперником на международной арене и потенциальным врагом является Англия. Такое положение сохранялось до начала Первой мировой войны, несмотря на заключение еще в 1907 г. англо-русского соглашения о разграничении сфер влияния в Персии. Патриотический подъем, объединивший почти все слои российского и британского обществ, совместная борьба с общим врагом в 1914 г. сблизили население двух стран. Ненадолго были отодвинуты на задний план противоречия и различия между двумя государствами. Образ недавнего противника трансформировался в образ союзника, что стало заметной частью общественно-политической и культурной жизни. Причем, чем тяжелее становилось положение России, военная и экономическая ситуация, тем больше «общественную, культурную и бытовую жизнь пронизывали идеи союзничества и общей борьбы до победы, которые всеми мерами поддерживали правительства обоих государств. Своего пика распространение этих идей в российском обществе достигло в 1915–1916 гг., после того, как Англия признала притязания царского правительства на Константинополь и черноморские проливы». [556] В свою очередь, на Западе волну симпатий к союзнице всколыхнул успех Брусиловского прорыва. По сообщению членов думской делегации, посетивших Лондон и Париж, «Англию захлестнуло книгами о России, о русском народе. Даже «Слово о полку Игореве» переведено на английский». «Дейли телеграф» писала: «Понемногу мы начинаем понимать русскую душу… Непоколебимая лояльность, за которую мы так благодарны. Все, что неясно грезилось мечтателям-идеалистам, — выносливость, добродушие, благочестие славян — так выделяется из общего ада страданий и несчастья». [557]

Вместе с тем, война объективно «не только способствовала складыванию союзнических отношений, но и одновременно порождала кризис доверия между двумя странами, который возник и усиленно подогревался в обществе с началом боевых действий». [558] Для этого имелись вполне объективные основания. «…По мере усталости от войны в российском общественном мнении все ярче вырисовывается тенденция к обличению корыстных союзников, стремившихся за счет России достигнуть своих целей… К концу 1916 — началу 1917 гг. подобные взгляды получили широкое распространение, особенно среди нижних чинов и младших офицеров, причем как всегда наиболее негативные оценки относились к роли Великобритании, готовой «воевать до последнего русского солдата», для чего англичане «втайне сговорились с начальством, подкупив его на английские деньги»». [559] А союзники удивлялись и негодовали: «Почему это у русских слабеют прозападные симпатии?» И Ллойд Джордж возмущенно писал: «Они всегда воображают, что мы стараемся извлечь барыш из отношений с ними», [560] как будто это не соответствовало действительности.

К Франции в российском обществе отношение было несколько лучше, нежели к Англии, [561] хотя она отнюдь не была более надежным и благодарным за помощь союзником. Симпатию к этой стране вызывал тот факт, что на ее территории также велись боевые действия, от «германских зверств» страдало ее гражданское население, тогда как Англия «отсиживалась за проливом». Конечно, французы осознавали объективную роль России в противостоянии Германии. Так, президент Франции Раймон Пуанкаре записал в своем дневнике в 1915 г.: «Самба … подчеркивал эффективность русской помощи и категорично заявил: «Скажите без боязни, что, не будь России, нас бы захлестнула волна неприятельского нашествия. Имейте это в виду каждый раз, когда натолкнетесь на то или другое последствие внутреннего режима этой великой страны»». [562]