— Тогда ступай в храм Либитины. Приведи жреца с помощниками. Пусть совершат необходимую церемонию. Не можем же мы оставить тело лежать посреди улицы, пока не объявится кто-нибудь из его родственников или хозяин.

— Только не хозяин, — поправил меня стражник. — Хозяина у него явно быть не может. Взгляни, квестор.

Я подошел поближе, и толпа расступилась. Хотя тога закрывала голову покойного, торчавшая из-под покрова туника давала возможность разглядеть пурпурную, простирающуюся от каймы до воротника полосу — не широкую, как у сенатора, а тонкую, служащую знаком отличия всадника. Человек лежал ничком, из-под складок его одежды выглядывала рука, на которой в утренних сумерках переливалось несколько увесистых золотых колец. Из спины у него торчал кинжал, вокруг которого на белоснежной тоге образовалось кровавое пятно.

— Эй! — обратился я к ночным стражам, державшим в руках пожарные ведра. — Оттесните толпу назад. И следите, чтобы улица была свободна для прохода.

Я присел на корточки рядом с убитым, стараясь не испачкать тогу и, главное, ненароком не коснуться трупа. Не то чтобы я боялся призраков и мертвецов, но, если бы случайно дотронулся до тела покойного, мне пришлось бы проводить утомительный ритуал очищения, прежде чем войти в храм.

Рукоятка кинжала была покрыта причудливой гравировкой. К сожалению, на улице было еще довольно темно, поэтому разглядеть ее более внимательно я не сумел, но дал себе слово сделать это позже. Об убитом до приезда заведовавших устройством похорон либитинариев нельзя было предположить ничего, кроме социального положения. Я был разочарован, обнаружив, что пурпурная полоса на его тунике не оказалась шире — хотелось увидеть на его месте кое-кого из сенаторов. И что еще хуже, убитый не был патрицием. В противном случае у меня еще оставалась бы надежда обнаружить под задравшейся тогой лицо Клодия.

Спустя несколько минут сквозь толпу, расступавшуюся в благоговейном трепете при виде его фасций, стал пробираться ликтор. Вслед за ним шествовал знакомый сенатор. Это был Гай Октавий, который в нынешнем году занимал должность председателя суда присяжных. При его приближении я встал.

— Претор Руф направил меня подготовить отчет по этому делу, — заявил он. — Полагаю, вряд ли найдутся свидетели происшедшего?

— А когда они вообще были? — риторически заметил я.

— Кто он такой?

— Сам бы хотел это знать, — ответил я. — Но скоро, думаю, узнаем. А вот и распорядитель похорон собственной персоной.

В конце улицы показались люди, один вид которых заставлял римлян отшатнуться. К нам направлялись служители Либитины в сопровождении жреца с молотком на длинной ручке. У них были заостренные этрусские бороды. Облачены они были в красные туники, высокие котурны и широкополые фетровые шляпы. Вид их был столь устрашающим, что вряд ли кто пожелал бы взирать поутру на такое зрелище. Шарахаясь от них прочь, люди выставляли вперед из-под сжатых кулаков большие пальцы или, достав маленькие амулеты в форме фаллосов, направляли их в сторону либитинариев.

Жрец молча приблизился к телу и коснулся его своим молотком, призывая богиню преисподней. Когда его помощник открыл коробку, жрец принялся что-то нараспев произносить над телом усопшего, время от времени посыпая его пудрой и окропляя какой-то жидкостью из шкатулки.

— Переверните его на спину, — распорядился Октавий, когда обряд очищения подошел к концу.

Помощники жреца присели на корточки возле трупа. Один из них вырвал из мертвой плоти кинжал и беззаботно швырнул его на мостовую. После этого, взяв тело за плечи и колени, они вдвоем перевернули его на спину.

Убитый был мне незнаком. Глаза и рот у него остались открытыми, а на лице застыла неописуемая гримаса ужаса. Другая рука, открывшаяся для обозрения, была так же щедро украшена золотыми кольцами.

— Кто-нибудь знает его? — громко спросил Октавий.

Поднялся гул, люди в недоумении пожимали плечами. Потом из толпы вышел мужчина и сказал:

— Это Маний Оппий, господин. Он живет… вернее, жил неподалеку отсюда. Мне приходилось несколько раз доставлять ему в дом сандалии. Моя лавка находится вон на том углу.

— Вот и хорошо. Проводишь этих людей к нему домой. Его семейство захочет получить тело. — И, обернувшись ко мне, добавил: — Не знаешь, Оппии, часом, не ростовщики?

— Пожалуй, что так, — ответил я.

Впереди на улице появилась небольшая процессия. Приближалась какая-то важная персона в сопровождении свиты друзей, клиентов и прислуги.

— Это что еще такое? — с раздражением проговорил Октавий.

В следующий миг его лицо уже выражало откровенную тревогу.

— О нет! Останови его!

Я бросился вперед, чтобы преградить путь тому, кто вселил в моего собеседника такой ужас. Им оказался не кто иной, как Гай Юлий Цезарь. Увидев меня, он улыбнулся, хотя его лицо явно выражало недоумение.

— Доброе утро, Деций Цецилий. Что тут произошло?

— Убийство, Гай Юлий. Кто-то заколол кинжалом всадника по имени Оппий. Много крови.

— Говоришь, его звали Оппий? — Известие явно заинтересовало Цезаря. — Но уж, надеюсь, не Гай Оппий?