И было новое утро, и не было у меня ничего такого, кроме памяти, что отличало бы меня от других людей.

Работать уборщиком — действительно, прекрасная терапия. Меня это вернуло к жизни очень быстро.

Брюс, Ницца, 5 августа 2010 года, 9:30

— Да, мсье Деверо, — ювелир покивал. — Несомненно, вы разбираетесь в ювелирном деле. Но у вас, к большому сожалению, нет гражданства и полиция… простите.

Я кивнул. Такое я слышал уже много раз. Да, вы разбираетесь, но…

— Но, мсье Деверо, — ювелир, мсье Бруссар, явно с юга Галлии… простите, Франции. — Я думаю, мы можем кое-что придумать. Давайте сделаем так. Приходите завтра в мою мастерскую, я найду для вас дело.

Полтора месяца пролетели незаметно. Мари понравилась роль учительницы — она обучила меня языку. А я, впервые осмелившись, напел как-то одну из тех песенок, что хранились на чердаке. Выбрал самую безобидную. Мари была в восторге. А уже через пару дней, по вечерам, мы с Жаком и его другом, Андрэ, который мастерски играл на губной гармошке, вовсю репетировали репертуар моего отца.

Мари не допускали на эти вечеринки. И правильно, я не вполне был уверен, что в здешнем языке даже безобидные, по словам отца, песни звучат безобидно. Пусть даже я уже вполне уверенно говорил и понимал по-французски.

…Но по вечерам, когда я оставался один, я говорил по-галльски. Сам с собой. Просто чтобы не забывать, кто я и откуда.

И память — я не мог припомнить всего, что было. Помнил только день, когда я приехал в Университет. Остальное слилось в единую невнятную кашу, и извлечь оттуда хоть что-нибудь не удавалось.

— Замечательно, мсье Деверо, замечательно, — пробормотал мсье Сорми, друг мсье Бруссара, который недели через две пришёл посмотреть на мои работы. — Вы тонко чувствуете камень. Где, говорите, вы работали?

— В мастерской моего деда, — отозвался я. — У него было своё дело в Америке.

Я знал только, что мсье Сорми — владелец крупной ювелирной фирмы в Ницце.

— Поразительно, — он осторожно рассматривал розу, которую я сделал всего за неделю. Мне казалось, что ту розу, брошь, которую так и не взяла София, я смог бы повторить с закрытыми глазами. — У вас несомненный талант. Анри, — он посмотрел на Бруссара, — я посмотрю, что можно уладить в полиции. Нужно дать молодому человеку шанс.

…Дома у Жака мы отметили и мой первый гонорар у Бруссара, и возможное новое место работы.

— Я знал, Брюс, что у тебя светлая голова, — говорил Жак, после того, как все замолчали — и песен, и вина было уже очень много. — Мари видит людей насквозь, да и я в людях разбираюсь.

Мне казалось, что я давно член их семьи. Я знал, где работает мама Мари, знал, что бабушку девочка терпеть не может, зато постоянно убегает к деду — погулять по пляжу, помочь по мелочам дома. Я водил её в кино и пел ей песни. Не только те, с чердака. Я знал и другие, много других. Я не пел только те, которые мне пела когда-то Ники.

По ночам мне всё реже снились кошмары, всё чаще — те счастливые дни и ночи, которые были у меня в минувшей жизни.

— Ты выглядишь на двадцать с малым, а послушать тебя — я б сказал, что мы одногодки, — удивился однажды Жак. Что я ему мог сказать? Что провёл не один десяток лет неизвестно где, и всё это ужималось в несколько недель?

Не помню, когда я вспомнил про тренировки. Про игровые миры, про несчётные путешествия. Но когда вспомнил то и испугался, и обрадовался. Что-то чинилось во мне, что-то возвращалось. Значит, это всё было, не плод моего воображения?

Или же у меня настолько мощное воображение, что затмит любую реальность.

Так настал день 23-го августа. Канун полнолуния. Я каждую ночь пробовал, искал свои способности — тщетно, они оставили меня. Я очень надеялся на это полнолуние.

Но ничего не случилось.

Брюс и Мари, Ницца, 31 октября 2010 года, 20:40

Здесь обожали праздник Всех Святых — Hallowe'en, так он звался на одном из здешних языков. Время чудачеств и страшных масок, розыгрышей и карнавала.

Родители Мари давно уже доверяли мне и мы с ней неплохо веселились. Наверное, мне не хватало сестры — когда-то, в прошлой жизни — и сейчас я был вознаграждён. Мы, как и все, бегали, пели и дурачились, требовали сладостей, смотрели на фейерверке.

«Какой красивый», услышал я, но не ушами. Голос Мари.

— Какой красивый! — указала она рукой в сторону огненного столба, поднявшегося над площадью.

— Как цветок, — подтвердил я.

«Как тюльпан», вновь услышал я и долей секунды позже Мари повторила это вслух.