– Лодка! Сзади! Ушла под воду!

Лодка? Не может быть. Вот тебе и «чудеса»!

С максимально возможным креном разворачиваюсь на сто восемьдесят. Пройдя прикидочное время, беру прежний курс. Море пустынно. Но снова раздается тот же возглас, и я повторяю маневр. Штурман фиксирует координаты, хотя на волнах нет никаких следов. Был и третий заход, пока, наконец, и нам, из передней кабины, удалось ухватить то мгновение, когда из морской пучины взошло в металлическом блеске округлое крупное тело и, перекатываясь, снова исчезло в волнах.

– Да это кит! – вскричали все разом.

Других, более важных «открытий» наша разведка не принесла. А что, если бы мы тогда того кита не засекли в третьем заходе? Пришлось бы докладывать об обнаружении подводной лодки и продолжать бестолковую разведку. Но этого не случилось.

Больше на поиск подлодок никто не ходил.

Самой важной «дисциплиной» боевой выучки была, конечно, спецподготовка. Размытый, ничего не выражающий термин скрывал от любопытных все, что связано с отработкой навыков применения ядерного оружия.

По технике исполнения сброс бомбы со спецзарядом – далеко не то же самое, что бомбометание обычной фугаской. Одни меры защиты, если не сказать спасения, от факторов поражения собственной мегатонки чего стоят, не говоря уж о целой серии абсолютно точных и строго последовательных операций, которые нужно проделать на боевом пути, чтоб привести заряд в готовность к взрыву и чтоб в нужный момент бомба сошла с замка.

Все экипажи-носители и их самолеты были на особом ежедневном учете не только в нашем штабе, но и в самых высоких московских. Ядерные заряды, под надзором особо обученных инженерных подразделений, хранились в тепле и холе в просторных светлых подземных залах и никогда, исключая карибский переполох, не поднимались на поверхность, а классные занятия и тренировочные полеты мы проводили с холостыми учебными спецбомбами.

Но однажды было получено право на выдачу одной настоящей. По плану государственного руководства готовился испытательный воздушный взрыв. И уж раз его доверили нам, нельзя было упустить этот редкий случай, чтоб не подключить к нему как можно больше летных экипажей. Пусть посмотрят, почувствуют, поймут, с чем дело имеют. Судя по предложенным условиям подрыва, эта совсем небольшая, в мягких обтекаемых формах, изящная бомбочка содержала в себе не менее двух с половиной мегатонн разрушительной силы.

Претендентов на ее сброс обозначилось немало, но выбор пал на Иону Баженова – заместителя командира полка по политической части. Не звонкая должность (а может, и она, выбор шел по многим каналам) сыграла тут свою роль. Баженов был прекрасным замполитом, но славился прежде всего как высококлассный, отлично натренированный летчик, человеком с крепким характером и твердой волей, рассудительный и предельно собранный. Не случайно, кажется, в том же году он был назначен на командирскую должность.

Баженова решили сопровождать целым полком, расположив самолеты в боевом порядке так, чтоб на разных, но, конечно, минимально безопасных расстояниях и курсовых углах от эпицентра взрыва проверить «на ощупь» воздействие ударной волны на самолетную конструкцию, да и на экипаж, конечно. Разной была и высота: кто поближе, тот повыше, кто подальше – пониже. Я сел на правое сиденье рядом с молодым летчиком, избрав место в строю на правом фланге – «подальше, но пониже». Отсюда мне хорошо был виден и Баженов, и весь боевой порядок.

Над Новой Землей, под непорочно чистой голубизной арктического неба, ровным слоем, как снежная равнина, заливаемая слепящими лучами солнца, лежали белейшие, стерильной чистоты инверсионные облака. Их верхняя кромка была, пожалуй, тысячах на четырех, ну пяти, а мы занимали ступеньками от девяти до двенадцати.

В эфире тихо. Все слушают одного Баженова. Я вытягиваю шею, еще раз просматриваю ряды самолетов. Все на месте. Поправлять никого не надо. Баженов целится, конечно, по радиолокационной мишени. Хорошо ли видит он ее? Да, хорошо, и полигон дает «добро» «на работу». Короткие условные переговоры с КП полигона спокойны и четки. Чувствую, вот-вот прозвучит последняя команда. Наконец и она – парольный сигнал, обозначающий «сброс». Я опускаю очки с густо-черными светофильтрами на глаза, нажимая красную кнопку выключения автопилота, и обеими руками крепко берусь за штурвал. Мой молоденький летчик тоже опустил очки, но совершенно механически снова взял в правую руку рукоятку автопилота, еще не осознав, что он уже отключен.

– Возьми штурвал, – тихо подсказал я ему.

Он быстро перенес руки на рога баранки, и мы оба застыли, ведя машину строго по курсу и посматривая в то место, где должно разразиться «то самое».

Светофильтры были настолько плотны, что сквозь них почти не просматривались кабинные приборы, а небо, как перед ночью, погрузилось в густые сумерки. Но вдруг в заоблачные пределы, озолотив облака, вырвалось ярчайшее свечение. Оно озарило ровным светом все окружавшее нас пространство, проникло в кабину, рассеяло тени и осветило приборы. Это длилось секунды. Свет так же тихо осел, как и появился, но спустя несколько мгновений, нас раз за разом тряхнуло так, как если бы мы, сидя в автомобиле и мчась на большой скорости, проскочили через разбитый многоколейный переезд железнодорожного полотна. Тупые удары пронизали весь каркас машины, прошли по нашим позвоночникам. Чуть закачались крылья, зарыскал нос, по циферблатам анероидных приборов загуляли стрелки.