«Послушай, — говорил я себе. — При чем тут Шэннон Маколи! Я ведь ничего о ней не знаю. Кроме того, что она замужем. И что ее муж скрывается от шайки гангстеров. Да, она высокая. Да, она красивая. Когда смотришь на ее фигуру и лицо, думаешь „сексуальная“, а когда смотришь ей в глаза, думаешь „хорошая“. Ну и что с того? Я что, женщин раньше не видел? Это я-то, 33-летний мужик, который четыре года был женат? Так что расслабься, старина Билл».

Я ушел из бара.

Через некоторое время я вспомнил, что ничего не ел с самого завтрака, зашел в ресторан и заказал ужин. Когда мне его подали, я понял, что совершенно не хочу есть.

Это же совсем простая работа. На все про все, наверно, уйдет месяц, не больше, если только он действительно знает, где самолет. Месяц. Втроем с ними на маленьком суденышке. Я снова разозлился. Какая разница? Это ведь просто работа.

«Балерина» будет моя. Как высажу их, пойду в Сан-Хуан. Можно поработать на ВМФ, по крайней мере до конца сезона ураганов, а потом отправиться в круиз по Вест-Индии. С такими-то деньгами можно замахнуться даже на кругосветное плавание. И снова попробую писать.

Я отодвинул тарелку и поискал глазами телефон. Найдя его, набрал номер дилера, занимающегося продажей яхт. Никто не отвечал. Я наконец догадался посмотреть на часы. Было уже около семи вечера.

Я вышел на улицу, купил местную газету. Тут же, на углу, начал торопливо листать ее, пока не нашел страницу коммерческих объявлений. В объявлении, данном дилером, был список примерно дюжины яхт, и «Балерина», слава Богу, еще числилась в нем: «36 футов, шлюп с мотором, „Балерина“, 4 спальных места». «Вот это описание, — подумал я. — „Поэт“, составивший его, наверное, написал бы о Тадж-Махале так: „Старинное здание, подходит для большой семьи“».

Я вышел на берег моря и прошелся по пляжу, довольно далеко. Было уже часов десять, когда я, наконец, поймал такси и вернулся на пирс. Таксист остановил машину возле проходной.

— Дальше не надо, — сказал я и вышел.

Пока я ждал от таксиста сдачи, из будки вышел сторож. Это был старина Кристиансен, большой любитель поговорить.

— Мэннинг, тут к тебе один парень, — сказал он. — Ждет там, на пирсе.

— Спасибо, — говорю. Я получил от таксиста сдачу и тот уехал.

— Похоже, он хочет предложить тебе работу, — сказал Кристиансен. — Во всяком случае, он так сказал.

— Наверно, — говорю, особо не задумываясь. — Спокойной ночи.

Вряд ли кто пришел бы в такое время по поводу работы, хотя, может, он уже давно ждет.

Я пересек в темноте железнодорожную ветку и вошел в длинный эллинг, через который идет дорога к пирсу. Было темно хоть глаз выколи и жарко, звук моих шагов гулко отдавался среди пустых стен. Впереди я видел слабый свет, проникавший через открытые ворота на другом конце эллинга. Снаружи над воротами висел фонарь.

Я думал о том, что за человек Маколи, и не мог его себе представить. У меня никак не укладывалось в голове, что целая банда преступников может гоняться по всей стране за менеджером страховой компании. Я представил себе, что вот так охотились бы на меня, и я бы знал, что меня в любой момент может застрелить в толпе совершенно незнакомый мне человек или, скажем, ударить ножом в спину в темноте. Раньше я об этом как-то не задумывался, но теперь начал понимать, каким одиноким и беспомощным чувствует себя человек, когда с ним случается такое. Конечно, можно обратиться в полицию. Но приятно ли жить в полицейском участке? Что же делать? Они никого не могут арестовать за то, что он хочет тебя убить. Они могут поймать и посадить преступника только после того, как он убьет тебя, а это слабое утешение.

Потом я подумал о другом. О Шэннон. Наверное, он очень любит ее, если, пытаясь скрыться, не расстался с ней. Ведь это все равно что ходить с большим плакатом, на котором написано твое имя, или таскать с собой новогоднюю елку с зажженными лампочками. А в Центральной Америке? Это же самоубийство. Там любая, самая задрипанная блондинка — королева красоты, а Шэннон, уж конечно, будет все время в центре внимания, как Шартрский собор, если его поставить среди коттеджей на одну семью в только что застроенном пригороде.

Но, может быть, это не так уж и важно, раз они скрываются не от полиции. У разыскивающих их гангстеров, наверное, нет особых связей так далеко от родной почвы, и если чете Маколи удастся скрыться из страны, не оставив следов, с ними все будет в порядке.

Безо всякой видимой причины я вдруг вспомнил, что она сказала мне, когда мы прощались возле машины: «Я не могу бросить его в беде». Тогда мне это показалось естественным — любая женщина могла бы сказать это о муже, попавшем в переделку. Но так ли это! «Я не могу бросить его в беде». Тут было что-то непонятное. Звучало это странно. Он — ее муж, и само собой подразумевается, что она любит его. Из своих недолгих бесед с ней я вынес впечатление, что она не из тех, кто говорит самоочевидные вещи. Если там любовь, вопрос о том, чтобы бросить его в беде, отпадает сам собой, об этом и говорить не стоит. А так это было больше похоже не на любовь, а на чувство долга.

Я вышел из эллинга. Слева от меня, едва видная при свете одной-единственной лампочки, была ведущая на баржу сходня. Теперь она только чуть-чуть выступала над уровнем пирса, и я рассеянно подумал о том, что уже три часа, как начался отлив.

Я пошел было на баржу, да вспомнил, что говорил Кристиансен, — кто-то меня здесь ждет. Я огляделся ничего не понимая. Моя машина стояла у ворот, но другой нигде не было видно. Может, он уехал? Нет, Кристиансен увидел бы его, выехать отсюда можно только через проходную.