Шрифт:
— Выпей, Василь Семёныч, с нами за наше здоровье…
Противная тяжесть легла на сердце — хозяин как будто рассчитанно медленно поднимал свою короткую, тяжёлую руку, и — нельзя было понять, вышибет он рюмку или примет?
— Можно, — сказал он наконец, сжимая пальцами ножку рюмки.
— А мы — за твоё выпьем!
Пожевав губами, глядя зелёным глазом в рюмку, хозяин повторил:
— Можно… Н-ну… здравствуйте, что ли!
И выплеснул водку в свой жабий рот. Смуглое лицо Пашки покрылось пятнами, быстро наливая рюмки неверной рукою, он заговорил звенящим голосом:
— Ты, Василий Семёнов, не сердись на меня, мы — тоже люди! Ты сам работал, знаешь…
— Ну, ну, не лиси, не надо, — тихо и угрюмо остановил его хозяин, поглядел на всех поочерёдно припоминающим взглядом, остановил глаз на моём лице и — усмехнулся, говоря: — Люди… Арестанты вы, а не люди… Пьём, давайте…
Русское благодушие, всегда не лишённое хитрости, сверкнуло тихой искрой в его глазу, и эта искра тотчас зажгла пожар во всех сердцах, — на лицах ребят явились мягкие усмешки, что-то смущённое, как бы виноватое замелькало в глазах.
Чокнулись, выпили, и Цыган снова заорал:
— Желаю я сказать правду…
— Не ори! — сморщившись и отмахиваясь от него, сказал хозяин. — Что ты — прямо в ухо? И — на кой она, твоя правда? Работа нужна…
— Погоди! Показал я тебе работу в эти три дня?
— Ты бы вот чужого ума не слушал…
— Нет, ты скажи: показал я…
— Так и надо.
— Так и будет!
Хозяин окинул всех единым взглядом, качнул головою и снова повторил:
— Так и надо. Что хорошо — я не поспорю — хорошо! Ну-ка, солдат, спроси дюжину пива…
Эта команда прозвучала победительно и ещё более увеличила добродушное настроение, а хозяин, прикрыв глаза, добавил:
— С чужими людьми — озеро водки выпил я, а со своими — давно не приходилось…
И тут окончательно размякли, растаяли жадные на ласку, обворованные жизнью человечьи сердца, — все сдвинулись плотнее, а Шатунов, вздохнув, сказал как бы за всех:
— Мы тебя обидеть нисколько не хотели, а — тяжело нам, измотались за зиму, вот и всё дело.
Я чувствовал себя лишним на этом празднике примирения, он становился всё менее приятен, — пиво быстро опьяняло людей, уже хорошо выпивших водки, они всё более восторженно смотрели собачьими глазами в медное лицо хозяина, — оно и мне казалось в этот час необычным: зелёный глаз смотрел мягко, доверчиво и грустно.
Тихо и небрежно, как человек, уверенный, что его поймут с полуслова, хозяин говорил, наматывая на пальцы серебряную цепочку часов:
— Мы — свои люди… Мы тут, почитай, все — одной земли, одной волости…
— Милый — верно! Одной земли, — умилённо взывал пьяненький Лаптев.
— К чему это собаке волчьи повадки? Такая собака — дому не сторож…
Солдат громко кричал:
— Смир-рно! Слушай…
Цыган, воровато заглядывая в умный хозяйский глаз, лаял лисьим лаем:
— Ты думаешь — я ничего не понимаю?
Становилось всё веселее — спросили ещё дюжину пива, и Осип, наваливаясь на меня, сказал тяжёлым языком:
— Хозяин… всё одно — как алхирей… алхимандрит в монастыре — хозяин!..
— Чёрт его принёс, — тихо добавил Артём. Хозяин молча, механически пил стакан за стаканом пиво и внушительно покашливал, точно собираясь что-то сказать. Меня он не замечал, лишь иногда взгляд его останавливался на моём лице, ничего не выражая и как бы не видя ничего.
Я незаметно встал и пошёл на улицу, но Артём догнал меня и, пьяненький, заплакал, говоря сквозь рыдания:
— Эх, брат… остался я теперь… остался — один!..
Несколько раз я встречал хозяина на улице; раскланивались, — солидно приподняв пухлой рукою тёплый картуз, он спрашивал:
— Живёшь?
— Живу.
— Ну, живи, — разрешал он и, критически осмотрев мою одежду, важно нёс дальше своё круглое тело.
Одна из таких встреч случилась против двери в пивную, — хозяин предложил:
— Хоть — пивка выпьем?
Сошли по четырём ступеням в маленькую комнату полуподвального этажа, хозяин пробрался в угол потемнее, плотно сел на толстоногий табурет, оглянулся, как бы считая столики, — их было пять, кроме нашего, все покрыты розово-серыми тряпочками. За стойкой, дремотно покачивая седою головой в тёмном платке, вязала чулок маленькая старушка.