— Юг, — коротко ответила она.

— А в Приморск?

— У меня тут родственники, есть крыша над головой. Город нравится и завод, говорят, сложный. С проблематикой.

— Вот, вот, — удовлетворенно сказал Филипас. — Откровенно говоря, надоело мелкотемье, очерки с цветочками. «Тяжело вздыхала домна», «Пламенем дышала мартеновская печь». Все дышит, все вздыхает… Красиво, торжественно, романтично, но… Постановочные статьи нужны, — он заглянул в трудовую книжку, — Дина Платоновна… Чтобы заставляли думать и принимать решения. И то, что вы работали на таком комбинате, да еще в БРИЗе, где решаются сотни технических проблем, — верно ведь, сотни? — так вот то, что вы там работали, меня особенно подкупает. Но, ради бога, не заражайтесь модной болезнью — всеядностью. Успеха журналист достигает, когда у него свое направление и свой профиль. У вас будет возможность копать глубоко. А когда вы столько успели? И трудовой стаж, и институт, и курсы.

— Методом уплотнения времени. Работала и училась, училась и работала.

— Я вас возьму с месячным испытательным сроком. Не спешите. Пересмотрите подшивку хотя бы за полгода. Это введет в курс нашей жизни. Потом познакомитесь с заводом. Тоже не спеша. А к концу месяца — статью. Одну, но звонкую.

— У вас есть конкретное предложение?

— Нет. Ищите и выбирайте сами что больше по душе.

Лагутина вышла от редактора в приподнятом настроении. Впереди спокойные две недели. Она может не торопясь, сосредоточенно, вникая в цеховую суету сует, обойти завод, познакомиться с людьми. Это похоже на отпуск. Нет, ни одного дня она не потратит на чтение подшивок, что можно делать дома по вечерам. Сегодня же, не откладывая, на завод.

Есть города, которые можно окинуть взором с высокой точки. Москва хорошо смотрится с Воробьевых гор, Ленинград — с Исаакиевского собора, Магнитогорск — с горы Авач, Тагил — от сторожевой башни, Керчь — с Митридата. И вот с высоты они предстают совсем не такими, какими видятся в теснине улиц. С высоты они поражают либо размахом, либо планировкой, либо уютностью, которую придает обилие зелени и нестандартная архитектура, либо завораживают величием своим.

В Приморске нет такой точки. Впервые Лагутина увидела город вечером с палубы теплохода. И первое, что бросилось ей в глаза, — это созвездия огней на доменных печах, зарево над шлаковым откосом, где сливали расплавленную массу, и нескончаемая строчка люминесцентных ламп, подчеркивающая изогнутую линию пляжа.

Город оказался не только больше, чем она ожидала, он был еще и разный. В центре старое дружелюбно соседствовало с новым. Проспект, который поднимался на пригорок откуда-то из степи и отсюда уходил к морю, состоял из разнокалиберных и разностильных домов. Пересекавшие его улицы тоже не отличались однородностью. На подъёме большие светлые здания, магазины просторные и затейливо убранные, а на спуске еще резали глаз старые обшарпанные домишки. Приморск совершенно опрокидывал привычное представление о городе с окраинами. Он вобрал в себя окраины и стремительно двигался в наступление на пустыри, на степь прямолинейными улицами, громадами домов. Окраины здесь — наиболее хорошо спланированные и благоустроенные районы.

С центральной площади трамвай быстро спускается вниз мимо многоэтажных домов с огромными, на столичный манер, витринами магазинов и врывается в старый город. По обеим сторонам улицы небольшие домики, крытые красно-бурой черепицей, беленькие, чистенькие, с окрашенными непременно в голубой цвет наличниками окон, кое-где прянично-затейливыми. Жизнь этих домиков сосредоточена во дворах. Во дворах готовят на летних плитках еду, стирают, судачат. Во дворах играют дети, нежится на солнце старость. И Лагутиной, впервые приехавшей на юг, невольно вспоминаются фильмы об Италии. Там тоже нет грани между двором и домом, только жизнь еще более выставлена напоказ. А вот в этом дворе — целая компания пенсионеров, режутся в домино. Благословенная игра, надежно предохраняющая мозг от всяческих докучливых размышлений.

Прогромыхав по небольшому мостику через пересохшую речушку, трамвай выбирается в степь, еще сохранившую веселое буйство весенних тонов. Но степи осталось мало. На нее с другой стороны наступают дома рабочего района. Он ничем не уступает центру, даже лучше него. Щедрее размах улиц, величественнее здания. Первоклассный проспект с широким бульваром посредине. А у самого завода особенно интересная улица. Здесь лег рубеж между старым и новым. Справа — облицованные радостной желтой и розоватой плиткой современные многоэтажные дома, с балкончиками, густо заплетенными по всей высоте повителью и диким виноградом, слева — длиннющие серого камня бараки, упершиеся слепыми торцами в асфальтированное шоссе.

— Еще бельгийского акционерного общества, — говорит какой-то мужчина в светлой шляпе-панаме, заметив любопытство на лице Лагутиной.

Небольшое кирпичное, старинной добротной кладки здание заводоуправления. Проходная с одной дверью. Лагутина подавила снисходительную улыбку — вспомнилось четырехэтажное здание заводоуправления в Магнитке, огромная площадь перед ним, несколько дверей проходной. Заныло сердце. Ощущение такое, словно ушла с передовой п прибыла в тихий, мирный, глубокий тыл.

И нравы здесь проще, чем в Магнитке. Корреспондентский билет дает возможность, минуя бюро пропусков, пройти на завод. От этого почему-то становится теплее.

За проходной она долго колеблется, решая, куда пойти, — на старый завод или на новый. Старый рядом, новый — дальше. Страшновато идти на старый. Чего доброго, впечатление совсем испортится. И все же новый надо оставить напоследок.

Схема у таких заводов одна: доменный цех, потом мартеновский, потом блюминг и от него веером — прокатные цехи. Только мартеновского цеха она не видит. Бродит среди низеньких корпусов, заходит в один, в другой, потеряв всякую ориентировку. Нет цеха. Но это же абсурд!