Ага, послушает она…

А так – мне, в общем-то, говорят, повезло.

Черепушка крепкая, как выяснилось, от природы.

Даже арматурой развалить не получилось.

Хотя, опять-таки говорят, – старались эти конявые ее развалить, и не по-детски.

Не их вина…

Вот инвалидом стать – это, конечно, в моем нынешнем положении – весьма и весьма вероятно.

Позвоночный столб, он, знаете ли, – не череп все-таки…

Но это уже – совсем другая история, касаться которой Виктор Юрьевич по понятным причинам не любит.

Угу.

А какому врачу понравится обсуждать со своим пациентом проблемы его будущей инвалидности?

А так – вроде бы все более-менее ничего.

Мне даже читать потихоньку уже разрешили и телевизор смотреть.

Недолго, правда.

…Да.

И посетителей принимать, разумеется.

По желанию.

Вот только в том и загвоздка, что никаких посетителей я принимать не хочу.

Ну нет такого желания, и все дела.

Не хочу, и все.

Имею право.

Отстаньте.

…А то – ишь, повадились…

Вот и сейчас Виктор Юрьевич с таким лицом зашел, что сразу видно, кто-то в приемном покое ждет.

И – не мама.

Мама сегодня уже была.

Я вздыхаю.

Ну сколько можно объяснять, что «никого» это и значит «никого»?

Ну не предусматривается этим словом ровным счетом никаких исключений…

… Однако на этот раз объяснить профессору медицины, мэтру, можно сказать, и светилу в одном лице, некоторые филологические нюансы отдельных идиоматических выражений, характерных для русского языка, у меня просто не получается.

Потому что не успевает он открыть рот, как следом за ним в палату входит Али.

Сухощавый, сильный, улыбающийся.

В белом летящем халате поверх стильной джинсовой куртки ослепительно белого цвета.

Я когда-то, помню, о такой мечтал…

Ну, понятно…

Этот, если чего решил, – его даже десантный полк не остановит.

Вот ведь, блин, думаю…

И ругаться на профессора бессмысленно.

– Ладно, – говорю, – Виктор Юрьевич. Раз уж вы не сумели его остановить, пообщаюсь…

Али улыбается.

– Профессор, – вздыхает, – судя по всему, молодой человек будет на меня за что-то ругаться. Так вот, сильно ему повредит, если я приоткрою окно и закурю сигарету? А то, знаете ли, в такие моменты…

– Да дымите на здоровье, – машет рукой Виктор Юрьевич. – С легкими у него все в порядке, с головой, вроде, тоже. Можете даже ему дать разок затянуться, но не более. А то он у нас пока еще слабенький.

– Вот даже как? – удивляется Али. – Я тут погляжу, вы от нашего студента уже тоже натерпелись…

– Ох, – вздыхает профессор, – и не говорите. Он когда только из комы вышел, сразу руками махать начал. Драться, значит. Ну да ладно, я пойду, дела еще с другими больными имеются. А вы пообщайтесь. Но – помните, не больше тридцати-сорока минут…

И – ушел.

А мы с Али начали внимательно рассматривать друг друга.

Потом он отошел к окну, приоткрыл створку, достал из кармана фляжку, сделал глоток и наконец-то закурил сигарету.

– Что? – спрашиваю. – Хорош?

– Да я, – жмет плечами, – думал, что хуже будет…

Молчим.

Потом я не выдерживаю.

– Ты, – говорю, – извини за тот разговор дурацкий. Ну, в Питере…

– С чего бы? – удивляется. – Мне тебя извинять-то? Особенно, если учесть, что ты в тот раз прав был по всем позициям. Я и сам эту байду потихоньку уже догонять начинал, только мозги, видно, жирком заплывать стали. Так что мне тебя тут не извинять, а благодарить надо…

– Вот как, – откидываюсь на подушках, – значит. А я все гонял, мол, – яйца курицу не учат…

– Сколько раз мне тебе, сопляку, говорить, – морщится. – Учиться можно и нужно везде и у всех. Иначе – кирдык сразу же и по полной программе. А в моем с Ингой случае счет уже и вправду на дни шел, даже не на месяцы…

– Спасибо, – шепчу, – Глеб.

В уголках глаз предательски теплеет.

– А скажи, – спрашиваю, – только не ври мне, пожалуйста, а то мне и так все врут. И мать, и врачи. Я так и останусь инвалидом, ведь правда?

Он молчит.

Вздыхает.

Затягивается.

– Вероятность того, что ты сумеешь пойти, даже с костылями, – не более сорока процентов. Того, что восстановишься полностью, – не более двадцати…

Теперь замолкаю уже я.

– Спасибо, – говорю. – По крайней мере, – это честно.