— Что ж это? — задумчиво произнес потерпевший. — Значит, все вокруг — бульон? И деньги — бульон, и жена — бульон, и пиво — бульон?

— Нет-нет. Мы с вами, ваша жена, деньги, пиво — все, что мы производим, — это и есть развитие "мыслительной функции". Это опыт, который делается на нас. А пространство — это бульон. И все вместе помещается в гигантской колбе. Понимаете? В колбе с абсолютно прозрачными стенками. И вам, находящимся внутри пространства, Вселенная кажется бесконечной. Ибо даже если когда-нибудь мы и доберемся до одной из стенок, то мы заскользим по ее сферической прозрачной внутренней поверхности. Заметьте, что сказанное мною полностью гармонирует с одной теорией искривления пространства… А самое-то главное, дорогой друг, что за всем, что происходит в нашей колбе, идет постоянное наблюдение. Капнет, например, Диссертант щелочи — война. Добавит кислоты — мир. Подсолит немного — рост цен в Америке… А нам все кажется, что мы — пуп Вселенной, что от нас что-то зависит… Вот вы с женой ругаетесь?

— А как же, — сказал потерпевший.

— Так вот, замечали, что иногда утром встаете — и нет никакого желания ни драться с ней, ни ругаться?

— Бывает, — улыбается потерпевший.

— А иногда вдруг ни с того ни с сего — дебош!

— Еще бы!

— А это значит, что на вас в данный момент и действует какая-нибудь щелочь…

— Это не от щелочи, — нахмурился потерпевший. — Она с нашим механиком встречается.

— Правильно! — оживился в очках. — А почему? Потому что наверняка испытывает на себе воздействие какого-нибудь ангидрида!

— Он не ангидрид! — рявкнул потерпевший. — Он негодяй! И щелочь здесь ни при чем! Что ж, выходит, если я вам сейчас съезжу по очкам, это от щелочи?

— Нет. Это от хулиганства, — возразил в очках.

— То-то, — сказал потерпевший и с тоской добавил: — Теперь скажите мне: ведь если ваш этот… Диссертант за всем наблюдает, во все вмешивается, зачем ему, подлецу, понадобилось, чтобы мне брюки из лавсана запороли? Что я, в лавсановых штанах эксперимент ему испорчу?

— Вряд ли он замечает такие конкретные мелочи… Он замечает только отдельные личности, достигшие в своем развитии уровня выше среднего… Леонардо да Винчи, Евтушенко, Пеле…

— Еврюжихин тоже после Мексики прибавил, — сказал потерпевший.

— Вы когда-нибудь за чем-нибудь наблюдали? — спросил в очках.

— Наблюдал. Вон за той официанткой.

— Ну и что?

— Ничего. Крепенькая.

— А если бы она вам подмигнула, заметили бы?

— Еще бы!

— Вот так и Диссертант. Он наблюдает за колбой вообще. И только что-то из ряда вон выходящее может приковать его внимание…

— Нет, погодите! — Потерпевший стукнул кулаком по столу. — А то, что у нас на весь район нет ни одной химчистки?! Этого ваш умник тоже не замечает?! Или вот дом у нас новый сдали — третий месяц воды нет! Куда он смотрит? За что ему там деньги платят?..

— Не кипятитесь, — спокойно сказал в очках. — Цель его эксперимента — развитие мыслительной функции до понимания истины своего происхождения.

— Рыло ему начистить надо! Вот что! — буркнул потерпевший. — Так я тоже могу наблюдать! Вот сяду и буду смотреть на солнце… Всходит — заходит, всходит — заходит. И что?

— А солнце, между прочим, — это гигантская спиртовка, пламенем которой Диссертант поддерживает среднюю температуру в колбе.

— Ну, черт с ним, — сказал потерпевший. — Даже если все, что вы говорите, — правда, ничего у него с нами не получится… Пьем мы много…

— Очень жаль, — задумчиво сказал в очках.

Но потерпевший уже похрапывал, уронив голову на грудь. В его дремлющем сознании возник полутемный кабинет… Диссертант обнимал Лаборантку. Она кокетливо отбивалась. В дальнем углу медленно вращалась большая колба, обогреваемая пламенем спиртовки. В колбе что-то все время булькало, урчало и перемешивалось.

— Зайчик, ты колючий, — увертывалась Лаборантка.

В колбе что-то щелкнуло.

— Зайчик, отодвинь спиртовку. Будет перегрев…

Диссертант подошел к колбе и с ненавистью отодвинул от нее спиртовку. "Опять перекипело!" — подумал потерпевший.

Зима в этом году выдалась на редкость теплой, и только в конце февраля вдруг резко ударили морозы.

Однажды осенью всю ночь лил сильный дождь. Под утро он прекратился, но небо осталось обложенным. И когда часов в девять утра мы выглянули в окно, то увидели, что все тысяча восемьсот семь Хозяйских Глаз пришли в полную негодность. У всех было помутнение роговиц, ресницы повыпадали, а края век покрылись грязно-коричневой ржавчиной.

Мы чуть не расплакались. Это была последняя партия Хозяйских Глаз, которую мы только вчера получили из Канады.

— Надо было накрыть их брезентом, — сказал заместитель директора.

— При чем тут брезент? — возразил директор. — Такая продукция не должна зависеть от природных условий.

И директор был прав. Мы и раньше получали тревожные сигналы с мест о том, что Хозяйские Глаза не отвечают требованиям эксплуатации. Едва их только устанавливали, как они тотчас начинали вращаться в разные стороны, подмигивали рабочим… Кое-какие Хозяйские Глаза плакали, и слезы капали на оборудование… А недели через две они, как правило, краснели, гноились и в конце концов закрывались. После этого их выклевывали вороны, выгрызали мыши, и от первого же сильного порыва ветра Хозяйские Глаза рассыпались. Отвратительная зловонная труха разносилась по окрестности на десятки километров, заставляя жителей закрывать окна и снимать с веревок сушившееся во дворах белье…