Он совершил огромную ошибку, вернувшись в Москву. Здесь он у них в руках. Но, очевидно, они дали ему время передохнуть. Двадцать лет назад его просто расстреляли бы даже по одному подозрению. Теперь КГБ нужны доказательства. Они надеялись на какую-то его ошибку. Если он угодил в западню, и, не желая этого, доставит им еще недостающие улики своей измены, несомненно, они его казнят. Гордиевский был прав. Всем сотрудникам ПГУ было известно дело полковника КГБ Олега Пеньковского (неточность автора. Пеньковский был полковником ГРУ — прим. пер.), который, исходя из своих убеждений, в конце 50-х и начале 60-х годов шпионил в пользу Запада. В Лондоне его вели под псевдонимом «Алекс». в Вашингтоне — «мистер Янг». «Алекс» сообщил о намерении тогдашнего Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева раскалить до невозможности конфронтацию вокруг Берлина и спровоцировать инциденты на дорогах, ведущих в свободную часть города. Он поставлял сведения о ракетном вооружении СССР. Он посылал внутренние аналитические сводки о действительных отношениях Москвы с «социалистическими братскими странами». Но советская контрразведка выследила его. Верным линии партии сотрудникам давно показалось подозрительным, что товарищ полковник питает необычайную страсть к некоторым товарам с Запада. Они устроили за ним тайную слежку и доказали свои подозрения. В разгар Карибского кризиса 1962 года Пеньковский был арестован и судим военным трибуналом. Через год «Иуда из Москвы», как его называла советская пресса, был расстрелян. Смертная казнь для шпионов не была феноменом лишь «холодной войны». Еще с 1986 по 1989 годы, в «рассвет» эры Горбачева, в разгар восхваляемых кампаний «гласности» и «перестройки» КГБ расстрелял 16 работавших на Запад агентов. Это означает, что они были приговорены к смерти военным трибуналом и переданы КГБ для казни. Гордиевский не предполагал, что сам он представляет собой лишь мозаичный камешек интригующей игры. Ведь он был не единственным, кого в 1985 году предал Олдрич Хэйзен Эймс.

В августе 1985 года сотрудник КГБ Виталий Юрченко перебежал со стороны Москвы на сторону Вашингтона и предложил свои услуги американским властям. В ЦРУ это посчитали большой удачей, особенно когда предполагаемый перебежчик идентифицировал одного из предателей в рядах ЦРУ — Эдварда Ли Ховарда. Юрченко находился в Вашингтоне ровно столько, сколько нужно было Ховарду для побега в Москву. Затем он исчез и сам, оставив всех с носом. Свое задание он выполнил. Однажды он снова очутился в Москве. На конференции в пресс-центре было сообщено, что Юрченко «передумал» и со смирением возвратился в милосердно прощающую семью КГБ. Достаточно прозрачная игра, как видим. Но ЦРУ и ФБР попались на эту удочку: специалисты обеих спецслужб были совершенно уверены, что именно Ховард был тем «кротом», на счету которого — целая серия «засветившихся» высококлассных агентов США, разоблаченных летом 1985 года. Например, Валерий Мартынов, сотрудник посольства СССР в Вашингтоне, агент ФБР. Расстрелян. Например, Сергей Моторин, сотрудник посольства СССР в Вашингтоне, агент ФБР. Расстрелян. Например, Адольф Толкачев, эксперт по вопросам технологии в Министерстве обороны СССР в Москве, агент ЦРУ. Расстрелян. Но операция Юрченко и идентификация Ховарда были на самом деле лишь грандиозным отвлекающим маневром для отвлечения внимания от настоящего «крота» — Олдрича Эймса. Ироничным образом, именно он допрашивал Юрченко и подписывал с ним протокол о том, что в смертях агентов виновен лишь Ховард. Предатель расследовал свое собственное дело — и, конечно, нашел предназначенного КГБ для этого «козла отпущения». На самом деле, он сам, Олдрич Эймс, выдавал американских агентов КГБ. Девять лет Эймс получал жалование от советской (а затем российской) разведки. До своего ареста в феврале 1994 года он получил в общей сложности полтора миллиона долларов за свои услуги. В делах Мартынова, Моторина и Толкачева улики были неоспоримы. Поэтому их сразу же расстреляли. Гордиевский ничего не знал об этих троих. Но предчувствие не обмануло его: если сойдутся все камешки в мозаике, то дело дойдет до него. Тогда он тоже будет казнен. Хуже всего было ждать. Он сидел в своей квартире и ждал, когда за ним придут. Это было невыносимо. Он должен был что-то сделать, понять, что у них есть против него. Гордиевский позвонил по телефону Михаилу Любимову, бывшему резиденту КГБ в Копенгагене, своему бывшему шефу. Любимов был единственным из коллег по КГБ, к которому Гордиевский питал определенные дружеские чувства. Любимов однажды предложил своему заместителю перейти на «ты», но тот думал о сохранении дистанции и отказался.

Двойной агент не хотел быть близким с кем-то. Тем не менее, Любимов и дальше обращался к нему на «ты», но Гордиевский к нему — на «Вы». — Михаил Петрович, я в Москве. Меня отозвали. — Что это значит? — Я расскажу Вам позднее. Произошло что-то неприятное. Любимов, который вышел на пенсию еще пять лет назад, призвал его соблюдать спокойствие. — Не вешай голову, старина. Неприятности бывают в жизни. — Могу я к Вам подъехать? — Да, приезжай. Это произошло вечером 29 мая, в среду. Любимов так сейчас вспоминает вид Гордиевского: «Вошел человек, бледный, как смерть. Он был совсем белым. Он боялся, это чувствовалось. Таким я его никогда не видел. Он принес с собой бутылку виски, согласно старой традиции — хороший подарок человека, только что вернувшегося из заграницы. «Они уселись. Руки Гордиевского дрожали, когда он поднимал бокал. — Что случилось, — спросил Любимов. Гордиевский ответил: — У меня нашли запрещенную литературу — Солженицына, Сахарова и других писателей. Они запротоколировали это по всем правилам. Вы знаете, что это значит? Начинается новый 1937 год!» Эта история ранила меня прямо в сердце,» — вспоминает сегодня Любимов. «Ведь я тоже привез из Копенгагена три чемодана с книгами Солженицына и других классиков. Я действительно подумал: «Боже мой, неужели это начинается снова.» Как я мог его утешить? «Любимов сказал: — Послушай, Олег, это все дело, может быть, вовсе не так плохо. В конце концов, они пошлют тебя в Институт Андропова. Так называлось учебное заведение КГБ, куда посылались руководящие кадры, имевшие неприятности. — Ты же всегда любил интеллектуальную работу. Там ты сможешь преподавать. «Так я пытался его утешить», - вспоминает сегодня Любимов. «Но он все сидел, качая головой и приговаривая: «Нет, нет, это не получится. «Сегодня я знаю, что это все была умная игра. Он хотел услышать, выведать у меня, что я знаю. А я этого совсем не заметил.

Уже после его первых слов я сказал: «Постой, Олег, пойдем в маленькую комнату. «Ведь в моей большой комнате стоял телефон. А я исходил из того, что телефон служит также подслушивающим устройством. И, знаете, что я сделал, когда он ушел. Я собрал все мои запрещенные книги и закопал их. «В тот же день Лейла Гордиевская в Лондоне безрезультатно ожидала звонка своего мужа из Москвы. До сего дня он ничего не сообщал о себе. Неужели что-то случилось? Она позвонила в посольство и спросила, не получали ли они известия от Олега. Секретарша сказала, что нет. Через полчаса ей позвонили в дверь. В коридоре стоял Никитенко из резидентуры. «Лейла, знаете, у Олега Анатольевича возникли проблемы с сердцем и поэтому он решил провести отпуск в Москве. Он просит Вас вылететь к нему в Москву. «У Лейлы Гордиевской не зародилось никакого подозрения. Как жена офицера, она привыкла быстро менять решения. Она упаковала легкие вещи для жаркого московского лета и поехала на следующее утро с детьми в аэропорт. Это был четверг, 30 мая. «Мы буквально летели с «ручной кладью». Меня привезли к самолету. А я, такая тогда наивная, сказала: «Вы можете идти, я сама дойду до самолета.» Но они сопровождали меня до самого кресла и покинули самолет только когда я и дети пристегнули ремни. Что это означало, я поняла лишь много позднее. «Примерно в то же время, когда его жена садилась в самолет, Гордиевскому в Москве приказали прибыть к Грушко.

В кабинете заместителя начальника ПГУ находились кроме него генерал Голубев и начальник отдела Гордиевского Николай Петрович Грибин, выглядевший еще мрачнее, чем обычно. Грушко начал беседу в официальном тоне:«Что касается Вас, товарищ Гордиевский, то мы уже давно знаем, что Вы ведете двойную игру. Мы знаем об этом из одного особого источника. Из какого — Вы никогда не узнаете. «Трое офицеров взглянули на него, как будто на воплощение дьявола. Гордиевский заставил себя сохранить спокойствие. Могут ли они слышать стук его сердца?» Вчера вечером, — продолжил Грушко, — мы с Владимиром Александровичем Крючковым очень долго обсуждали Ваше дело. Он решил, что Вы должны немедленно прервать Ваше пребывание в Англии. Ваша семья сейчас возвращается в Советский Союз. Но Вы и дальше можете работать в КГБ, только, конечно, без командировок в Англию или Сканднавию. Ну, что Вы думаете об этом? «Гордиевский молча кивнул. «Пусть они думают, что ты глуп, — подумал он. Если они уже знают или предполагают, что я работаю на британскую разведку, то дальнейшая работа в КГБ для меня совсем немыслим.» Это все было трюком, направленным на то, чтобы он выдал себя. Они и дальше будут следить за ним. Они надеялись, что он в отчаянии совершит какие-то действия, которые помогут его разоблачить, например, попытку контакта с британской разведкой. Они хотели сыграть с ним в кошки-мышки. Он решил вести себя так, будто не понимает, в чем дело. «Что касается упреков в мой адрес, то я действительно не знаю, о чем Вы говорите. Все это, видимо, какое-то недоразумение. Но как офицер, я, конечно, выполню Ваше решение. «Сцена эта не была трибуналом, она граничила с абсурдом — прежде всего тогда, когда Гордиевский извинялся за то, что «заснул» во время «разговора» на даче. «Видимо, что-то не в порядке было с едой,» — сказал он. Голубев возмущенно возразил: «Нет, это не так. Еда была в полном порядке!

«Конечно, он был прав; наркотики были не в икре, а в коньяке. Грушко с облегчением отметил, как спокойно Гордиевский, казалось, воспринимает свое отстранение от службы. «Вы получите отпуск до 3 августа, — сказал он, — затем сообщите мне. И никаких звонков в Лондон, понятно?» После этих слов Гордиевского отпустили. Перед дверью он хотел еще попрощаться со своим старым начальником отдела Грибиным, но тот не подал ему руки: «Я не знаю, что сказать. Несите свой жребий с самообладанием. «Гордиевскому предоставили служебную машину с водителем, чтобы забрать свою семью в Шереметьево. Там ему пришлось прождать почти три часа, пока он не встретился снова с Лейлой и девочками. Они прошли не через обычный таможенный коридор, а откуда-то сбоку, через какое-то бюро. В машине жена прошептала: «У меня отобрали паспорт. Что случилось? Что с твоим сердцем?»«Тише, — ответил так же тихо Гордиевский, — мое сердце в порядке.» Когда они были в квартире, и дети сидели перед телевизором, Гордиевский вывел свою жену на балкон. Он не был с ней откровенен, и Лейла ему этого так никогда и не простила. Но мог ли он действительно посвятить ее в правду? Не было ли это угрозой для нее?» Кое-что происходит, понимаешь,» — зашептал он. «Меня подслушивают. Они по какой-то причине меня подозревают. Я принадлежу к кругу претендентов на высокий пост, А так как кандидатов много, то против меня начали собирать материал. Они хотят сломать меня. Я чувствую, как затягивается петля. Они копают все вокруг. может быть, они бросят меня в Лубянку. Может быть, они будут меня пытать. Но все равно, что бы ни произошло, ты должна знать: я люблю тебя, я люблю детей. И если тебе будут говорить плохо обо мне — прошу, не верь им!»

Лейлу Гордиевскую это окончательно запутало: зачем эта мелодраматическая вспышка? Она подумала: «Почему он клянется мне в своей любви, как будто мы только что познакомились? Что это значит? Мы ведь семья. У нас есть дети. К чему эта излишняя болтовня? «Она не поняла, что хотел сказать ей Гордиевский, ведь она ничего не знала. Восемь недель спустя на допросе в КГБ ей пришлось вспомнить каждое слово, сказанное на балконе. Перед тем, как уйти в отпуск, Гордиевскому пришлось сдать все свои «антисоветские» книги в библиотеку Первого Главного Управления и подтвердить это своей личной подписью. Он не сомневался, что существование этих книг будет использовано на процессе против него. Затем последовали две сладко-горькие недели с Лейлой, Марией и Анной, омраченные для Гордиевского его знанием того, что ему предстоит разлука с семьей. Ведь ему уже было ясно: он должен бежать. «У меня был выбор: либо остаться в Москве, когда-либо подвергнуться аресту и быть расстрелянным, либо бежать, оставив семью. Я выбрал второй вариант. Ведь так у меня хотя бы оставался шанс, бороться извне за мою семью. Так я тогда думал. «Эта надежда, кончено, тоже присутствовала. Но сперва самым главным было желание спасти свою жизнь. В середине июня 1985 года Гордиевского направили на «отдых» в Семеновское, в санаторий КГБ. Обычно он остался бы с семьей, но КГБ хотел держать его под наблюдением. После посещения Гордиевского Любимов позвонил его начальнику отдела Грибину, которого хорошо знал, и спросил: «Послушай, Коля, что вы сделали с Олегом? Он совершенно потерял голову! Он почти спятил, он просто болен!» Грибин выкрутился: «Не беспокойся, он едет в Семеновское. Мы думаем, там он приведет в порядок свое здоровье. А когда вернется, все пойдет как по маслу. «В санатории Гордиевский так же круглые сутки был под колпаком, как и в Москве. Это начиналось с соседа по комнате, офицера погранвойск, а заканчивалось библиотекарем КГБ, который должен был следить за книжными интересами Гордиевского. Чтобы не вызывать подозрений, Гордиевский изучал карты областей, через которые он собирался бежать, стоя у полок. «Это было очень трудно. Советские карты обычно бесполезны. Они, как правило, содержат много неправильных данных. И я не мог брать их с собой в комнату. Потому что тогда библиотекарь, наблюдавший за мной как наседка, сразу сообщил бы куда следует, что я изучаю карты. Так что я смог делать это только в библиотеке. «Но Гордиевский готовился к возможному побегу из Москвы еще в 1977 году.

Тогда, когда он уже шпионил на англичан, и приближался конец его второй датской командировки, он начал думать о своем исчезновении. Он делал зашифрованные заметки, непонятные для любого другого читателя. План побега был давно известен британской разведке. Перед своим отъездом из Лондона Гордиевский еще раз обсудил его с англичанами — для страховки. Было решено, что он в центре Москвы подаст определенный сигнал о том, что план пора приводить в действие. Но пока он был вне города, в Семеновском. Туда из осторожности он не брал своих заметок для побега. Недалеко от его московской квартиры в доме, населенном сотрудниками КГБ, он снял гараж. Там его чертежи были спрятаны в щели между двумя кирпичами. Мысль, что КГБ может обыскать его гараж, усиливала его нервозность. Конечно, заметки были зашифрованы, но если их найдут, все равно возникнет вопрос: какой цели служили эти исписанные мелким почерком блокнотики, спрятанные в стене гаража? Гордиевский молился, чтобы КГБ оставил вне внимания такое примитивное место, как гараж. Тем более не мог он позволить себе уничтожить заметки. Он все еще был слишком взволнован, чтобы уяснить себе полный план побега. Так что ему приходилось ждать, пока окончится недобровольное пребывание в Семеновском.